В дороге - [14]

Но земли, посевы на них, склад горючего, мастерские, банковские счета все в руках бывшего совхоза. Спели хлеба.

— Мы пахали это поле, культивировали, сеяли, значит, оно наше, — говорили механизаторы-«выходцы». — Мы и будем убирать.

— Нет, не будете, — отвечали им. — По закону сеяли не вы, а совхоз. Совхоз и уберет. А уж потом выделим вам землю.

Понимали, что друг без друга не смогут провести уборку: у одних в руках техника, другие сторожат свои хлебные поля. Поэтому заключили договор о совместной работе, который продержался лишь день-другой. Страсти взяли верх. Уличили друг друга в самоуправстве, воровстве. Расторгли договор. Вызвали милицию, чтобы прогнать «вражеские» комбайны с «моего» поля. Пусть пшеница стоит, пусть осыпается, но «чужое не тронь».

С горем пополам убирали — и губили хлеба, нанимали варягов из задонских чужих хозяйств. Уборка не закончилась и в январе. Кукуруза стоит, ушло под снег сорго, не вспахали под зябь.

И прежде «Кузнецовский» достижениями не блистал, а нынешний «пожар» и вовсе доконал хозяйство. Возвращать надо срочные кредиты, платить проценты. Но из чего? Скотина осталась без кормов. Под нож ее.

Трудно всем: бывшему совхозу, тем, кто ушел оттуда и кто снова вернулся. После летних баталий и осенних итогов ассоциация Хабарова потеряла много людей. Если летом разделились почти пополам, то теперь у Хабарова не осталось и четверти. Возвратились в бывший совхоз пенсионеры, не получив желанного пая. Ушли и работники, поняв, что ассоциация и доходы ее — это еще журавль в небе, а жить надо сейчас.

Время, зимние холода остудили прежние страсти. Прежний совхоз и ассоциация делят землю, делят технику. Конечно, нелегко. Но верно сказал Хабаров:

— Те, кто занимается производством, всегда между собой договорятся, потому что ими правит экономика. А когда просто эмоции, — добавил он, — тогда худо.

Дележ еще не закончен. Пожар погас, но угли горячи. И пламя может снова проснуться. Потому что решается дело великое: земля, собственность, а значит, и жизнь. Тех, кто работал, кто ныне работает и кому завтра жить на этой земле, в хуторе Кузнецы.

Вот, кажется, и вся невеселая история про «пожар» в хуторе Кузнецы. Остается последнее: зачем я туда ездил — чтобы просто вынести сор из хуторского дома? Нет. Чтобы найти виноватого? Да.

Времена нынче иные. Не разборов и оргвыводов я хочу. Но великий передел на нашей земле лишь начинается. И каждый опыт, пусть даже горький, для нас урок.

Последний разговор в Кузнецах (уже при отъезде, на заснеженной улице) был с пенсионером, бывшим механизатором Николаем Лаврентьевичем Рогожниковым. Он не старец, выживший из ума, а крепкий еще мужик, общительный, энергичный.

— Ваша-то где земля? Ваш пай? — спросил я его. — В бывшем совхозе или в ассоциации?

— Какая земля?.. — не сразу понял он. — Бумажка эта, на какой написано? Отдавал я ее… этому… как его… — стал он вспоминать.

— Кому?

— Ну этот… Петро вроде…

Подошел тут П. Н. Шлепин, призвали его на помощь:

— Кому я землю отдал?

— Может, Тибирькову?

— Нет.

— Хабарову?

— Нет.

— Сашке Хомякову?

— Ему, ему! — обрадовался Николай Лаврентьевич. — Сказали, совхоз распускают, все пропадет.

— В помещики полез? За белыми буханками? — поддел товарища Шлепин. — Как же: корову дадут. Дали?

— Ничего не дали. Бумажку Сашка возвернул, говорит: не нужна ему.

— А теперь в совхоз вернетесь? — спросил я.

— Они вроде не берут.

— И не возьмем, — решительно подтвердил Шлепин. — Нацелился в помещики туда и шуруй.

— Не берут. Приехал этот, как его… Попов. Говорит: дай. Я отдал. А потом приезжал начальник комплекса, тоже говорит: дай. Я говорю: где ты раньше был?

— А за что отдали? Продали или заключили договор? — добивался я, ведь разговор шел о земельном пае, что заработал этот человек за всю свою нелегкую жизнь.

— Не знаю, — ответил владелец земли и махнул рукой. — Ничего нам не надо. Подыхать скоро…

— А подохнем, — вздохнул Шлепин, — опять совхозу хоронить, кому же еще…

— Конечно, — согласился «помещик». — Мы туда жизнь поклали. — И, распрощавшись, зашагал к магазину за хлебом.

Плакать ли тут, смеяться… Над кем? Над «помещиком» Николаем Лаврентьевичем с корявыми от труда руками?

Да все мы такие: и я и вы, мой читатель. Работали, жили… Было вроде бы все — мое. А в руках оказалось — пусто. Потом нас «пожалели». И выстояв, как послушные овцы, очередь, получили мы на руки блеклую бумажку с печатью — всего века нажиток. Теперь вот глядим на нее в городах и весях. Ломаем головы: что делать с этой бедой? Стать то ли фабрикантом, то ли помещиком? А может, сменять на бутылку водки да кус вареной колбасы?

Так что не будем смеяться над Николаем Лаврентьевичем и земляками его. Новая жизнь пришла, их не спросила. Как понять ее?

А ведь «понятливых» много. Целый год пылал «пожар» в Кузнецах. В том огне горел хлеб, скотина. Огонь и дым видны были в районном центре и областном, где высятся этажи руководства: Советы, комитеты, постоянные комиссии, администраторы, представители президента, специалисты по экономике, праву, земельной реформе. В Москве их и вовсе пруд пруди. И один другого умнее. По телевизору днем и ночью соловьями поют. Помочь Николаю Лаврентьевичу — прямой их долг. За это их хлебом кормят, и не коркой сухой, а с маслом да икоркой.