В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - [97]

Повсюду ходили бродячие собаки, такие миленькие на вид, но мать категорически запретила их трогать, и поскольку категорические запреты были не в ее стиле, он послушался. Там были торговые центры, занимавшие все четыре угла перекрестков, соединенные над улицами прозрачными трубами-переходами. Были целые рестораны прямо посреди тротуара, которые выглядели точь-в-точь как ларьки с хот-догами, разве что подавали там сложные супы с лапшой, или жареные бананы, завернутые в пушистое тесто, или целых огромных прожаренных рыбин, посыпанных миллионами разноцветных топингов, словно десерты из мороженого. И еще маленькие столики и сиденья прямо там же, посреди тротуара, что было оправданно, ибо хот-дог можно жевать и на бегу, догоняя автобус, а вот суп или десерт из рыбы нельзя; но, с другой стороны, в результате приходилось лавировать между этими людьми, собаками, столиками и стульями.

Они переночевали на девятнадцатом этаже роскошного отеля, но Клод слишком устал, чтобы порадоваться. (Словно под действием каких-то странных чар прошло двое суток с тех пор, как они уехали из дома, и за это время он ни разу не ложился в постель.) Утром они первым делом поехали с Линг, сопровождающей, на рынок, закупать припасы для клиники. Его мать была усталой, ошеломленной и слишком суетливой. Она то и дело заходилась неискренним смешком и отпускала замечания типа «милый, глянь-ка на эти садки с рыбками» (будто Поппи-ихтиолог возрадовалась бы, видя, как рыбы извиваются и тычутся друг в друга, борясь за возможность погрузиться в воду, которой было слишком мало), или «м-м-м, понюхай только эти специи» (будто Клод-маленький-пекарь возрадовался бы при виде гор карри размером с баскетбольный мяч), или «ого, ничего себе! гигантские корзины с насекомыми!» (будто кого-нибудь могли порадовать гигантские корзины с насекомыми). Словно они приехали на каникулы и вовсю наслаждаются, а не сбежали куда подальше из собственного дома. Однако он позволял матери держать себя за руку, потому что по сравнению с рынком в Бангкоке тротуары могли показаться пустынными и потому что под его новенькими сандалиями была влажная и скользкая поверхность, нечто среднее между землей и полом. Клод чуял запахи крови — запекшейся и свежей. Он чуял запахи человеческого пота, и гниющих фруктов, и нафталиновых шариков от моли. Он чуял запах солярки, потому что, как ни невероятно, на мопедах разрешалось ездить прямо по торговым рядам, узким, как соломинки. Там были копны сахарной ваты пастельных тонов, похожие на волосы ночных фей. И маленькие пластиковые пакеты, наполненные сиропом, льдом и фруктами, которые покупатели держали за ручки, потягивая ледяную смесь через соломинку. И зеленые овощи и травы всех форм, цветов и размеров, в том числе такая, с помощью которой, как объяснила Линг, лечили разбитое сердце. Клод задумался, можно ли так сказать о нем, и решил, что это как раз то, что ему нужно. Мать печально улыбнулась, сжала его ладошку, но как-то сумела ничего не сказать вслух.

Однако это оказалось только прелюдией. Насекомые, сахарная вата и странные овощи были цветочками, о чем ему следовало догадаться самому, потому что насекомые, сахарная вата и странные овощи не пахнут ни запекшейся, ни свежей кровью. В следующей части рынка Клоду хотелось только сесть и заплакать, потому что в клетках размером с конуру Юпитера были навалены друг на друга десятки и сотни блестящих черных кур: наверху и под ними, кудахчущие друг на друга за то, что другие наступали им на головы. Поначалу Клод подумал, не попросить ли разрешения подержать или хотя бы погладить одну из них, но потом с подступающей дурнотой понял свою ошибку: прямо на клетке стоял гигантский поднос с мертвыми курами, чья кожа была обнаженной, бледной и ощипанной; их желтые ноги тянулись, моля о спасении, но для них, обезглавленных, было слишком поздно. Дальше стояла клетка меньшего размера, на сей раз с гусями. То были сказочные гуси, снежно-белые тела с оранжевыми, как хеллоуинские тыквы, лапами и клювами. Их было слишком много для такого тесного пространства, и они были так же стиснуты со всех сторон, как и сам Клод, но хотя бы стояли на полу обеими ногами. Гуси явно дали обет молчания, потому что их клетка тоже была увенчана подносом с тушками в пластиковых саванах, на которых красным маркером была выведена цена. А рядом расположились утки. Они не могли видеть свое мрачное будущее, но, вероятно, чуяли его. Дальше свиные морды — не головы, лишь пустые, дряблые морды: пятачки, вислые уши и чудовищные впадины там, где раньше были глаза. В конце ряда древняя морщинистая старуха горбилась на табурете, набирая в пластиковые мешки черпаком крохотных прыгающих креветок. Она выжимала на них лаймовый сок и посыпала солью, и это чем-то напомнило Клоду крещение двоюродной сестры Агги; бизнесмен, который купил креветок, закидывал их в рот, все еще прыгающих, словно хрустел попкорном в кинотеатре. Клод внезапно понял смысл выражения «стены сомкнулись над головой». Он пытался глубоко дышать, но вонь, исходившая от охваченных ужасом птиц, жгла ему нос, горло и грудь.