В дни войны: Семейная хроника - [178]

Думаю, что пока Отряхин был жив, он нас вспоминал с ненавистью. Готовил нам и всем русским, жившим в городе, гибель, но приготовил гибель себе: когда после неудачной эпопеи с «репатриацией» он сам приехал на территорию, занятую советскими войсками, его даже не отправили в Советский Союз, а судили на месте и расстреляли. О расстреле Отряхина советскими войсками написал Майк в своем письме сестре. Может быть, стала известна его деятельность в лагере остовцев, где он был немецким начальством и его очень невзлюбили. И красная звезда на фуражке не помогла, а только сгубила его…

Моя храбрая сестра с мужем своим поехала перед отъездом в США (мы с папой и мамой втроем уехали на полгода раньше; если б я знала о решении сестры ехать в Б.-Н. — я бы отсоветовала) в город Бад-Нейштадт, неизвестно зачем, очевидно, посмотреть, не осталось ли чего-нибудь из нашего имущества. Американцев в городе уже не было. Наша квартира была пустой, там никто не жил. Сестра нашла семью директора школы в надежде, что им вернули их и, может, наши вещи. Но они нам рассказали, что все вещи — их и наши — американцы конфисковали. Только один предмет, напоминавший нашу жизнь и службу у американцев, был обнаружен сестрой. Это был ее черный автомобиль, который Рябчик и она так упорно (и весело) собирали из разных брошенных частей на автосвалке. Он стоял, не такой блестящий, во дворе дома, в котором жили нацистская секретарша Карлова и ее партийный муж — нацист. И, наверное, они ели свой немецкий капустный суп серебряными петербуржскими ложками, принадлежавшими семье русского профессора, которую они почти сгубили.

НА ДОРОГАХ ГЕРМАНИИ

Мы шли по тракту на север, скрипела коляска Марасика — единственный звук в тиши ночи. Луна куда-то закатилась, сделалась много темнее, но полотно дороги было хорошо видно, и к нему, справа, отделенный дорожной канавкой, плотно прилегал черный лес. Мы шли и, вытянув шеи, прислушивались. За первую ночь только два раза по тракту проехали американские автомобили. И каждый раз, заслышав издали приближающийся шум мотора, мы прятались в лесу: мы с сестрой волокли через придорожную канаву и в лес велосипеды, Р. и родители тащили коляску Марася, Софи со вздохами и стоном несла два чемодана, которые ехали на коляске, оставляя Марасику лишь маленький кусочек неба для обозрения, когда он открывал глазки и выглядывал из глубины своего возка. Так мы шли всю ночь, пока на горизонте не появилась оранжевая полоска, она ширилась, и все небо стало светлеть. Потянуло утренней прохладой, начало быстро светать, мы выбрали в лесу, довольно далеко от тракта, полянку, расположенную на холмике, и решили здесь провести первый день нашего бегства до следующей ночи. Р-ы поделились с нами хлебом и беконом — мы с собой ничего не взяли, а под матрасом Марася было положено много пакетов с припасами.

Под утро первой ночи пути, когда мы решили просидеть (и проспать) день до следующего вечера, было очень холодно. Мы устали, продрогли. Мама на краю полянки нашла большую сухую навозную кучу — она была очень теплой внутри, мы ее разгребли, залегли в прелое тепло, засыпали себя сверху и с боков — и, отогревшись, заснули тревожным сном. Мне все снились огромные фигуры пограничников с собаками — выше леса, они плыли по нему к нам, закрывая собою свет неба. Папа был довольно спокойным и старался нас успокоить: «Ну кому придет в голову нас искать в лесу, особенно в этом направлении?» А мы с сестрой, проведя последние недели в нервном напряжении, всего боялись и были уверены, что Отряхин и Карлов не успокоятся и будут нас искать.

А если поймают, то уж не выпустят: Отряхин уже нашел теперь папин паспорт на его столе и поймет, что он расставил сети для малой птицы и упустил папу — дичь крупную, за которую ему дали бы если и не награду, то уж, верно, простили бы его «грехи». В порыве мстительного чувства к сестре, объединившись с Рудом и Карловым, почти арестовав нас, он не ведал, что почти арестовал ленинградского профессора, доктора экономических наук. И как же он будет теперь за нами охотиться!

Пока мы с сестрой забылись беспокойным сном, мама и Софи сидели на травке, тихо разговаривая, играя с Марасем, который, очень довольный, гулькал в своей колясочке. Папа и Г., которых никто в лицо не знал и не искал, спустились с лесных холмов к дороге, чтоб посмотреть, что там делается. Ничего необычного они не заметили: на юг по дороге, как уже многие недели, двигались немецкие беженцы. С ручными повозочками, нагруженными чемоданами, мешками и почти всегда, увенчанные детскими фигурками с белобрысыми головками. Шли женщины, старые мужчины и старушки, держась рукой за повозочки. Катили детские колясочки, нагруженные вещами — целые горы вещей; шли молодые люди с велосипедами, увешанными чемоданами. В том же направлении, на юг, шли немецкие солдаты с мешками за плечами, с палками в руках, шли как русские паломники на картинах наших «передвижников» — запыленные, усталые (только у наших «передвижников» почему-то всегда все паломники в лаптях и зипунах с заплатами на одежде, многими заплатами — «передвижники» любили и умели изображать заплаты с большой реалистической ловкостью).