В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии - [36]

Когда я затем увиделся с императором Францем-Иосифом, то он осведомился о дальнейшем развитии дела, и я рассказал ему о своем разговоре с Братиану и своем твердом решении постоять за себя. Император ответил: «Вы совершенно правы. Застрелите его, если он только до вас дотронется».

Я после этого еще не раз встречал Стурдзу в ресторанах и салонах, но он и не подумал привести свои угрозы в исполнение. Этот человек, с натурой наглого авантюриста, впоследствии дезертировал в русскую армию и дрался с нами, когда Румыния еще была нейтральна. Затем я потерял его из виду.

Полная свобода печати в связи с грубостью румынских нравов давала самые разнообразные плоды, и на газетных столбцах часто раздавалась брань против коронованных лиц. Король Кароль рассказал мне несколько разительных иллюстраций этого явления. Когда болгарский царь Фердинанд был еще нейтрален, в одной сатирической газете появилось изображение его персоны, целящейся в зайца, а внизу были напечатаны слова самого зайца: «Послушай, милый, у тебя длинные уши – и у меня длинные уши, ты трус – и я трус. Брат мой, чего же ты в меня стреляешь?»

С того дня, как вспыхнула война, положение печати перешло в другую крайность: свобода была замещена строжайшей цензурой и диктатурой.

Румыния – страна противоположностей: ландшафта, климата и социального уклада. Гористый север с великолепными Карпатами принадлежит к самым живописным краям мира; затем идет бесконечная, невыразимо однообразная равнина Валахии, которая со своей стороны переходит в райскую придунайскую долину. В особенности весной, когда наступает ежегодный разлив Дуная, эта местность становится восхитительной. Она напоминает тропики: покрытые водой девственные леса, там и сям раскиданные островки, где расцветает пышная растительность и кипит жизнь. Для охотника эта местность незаменима. Наряду с волком здесь встречаются всевозможные хищные птицы, а также цапли, утки и пеликаны; грести или бродить по этому раю можно без устали целыми днями.

Румыны, в общем, мало интересуются спортом и избегают физической усталости. При первой возможности они уезжают в Париж или на Ривьеру. Эта тяга к путешествиям у них так сильна, даже несмотря на уплату довольно тяжелого налога. Поэтому был выпущен особый закон, принуждающий всякого румына прожить часть года у себя на родине. Крестьянское население здесь живет в ужасной нищете и представляет собою резкую противоположность многим почти неслыханно богатым боярам. Несмотря на то что в смысле культурности румынский крестьянин чрезвычайно отстал, класс этот трудолюбивый, тихий и покорный своей судьбе. Нетребовательность его буквально умилительна и является резким контрастом по сравнению с роскошью высших классов.

Светские отношения высших десяти тысяч осложнены тем, что со времени уничтожения дворянства вопрос о титуле имеет такое значение, как нигде в мире. Почти все члены высшего общества приписывают себе какой-нибудь дворянский титул, выдумывают ему соответствующую генеалогию и обижаются, если какой-нибудь иностранец оказывается недостаточно осведомленным в этой науке. В общем, вернее всего будет называть каждого из них «шоп prince». Помимо того, бесконечные разводы и повторные браки очень затрудняют иностранцу усвоение внутренней связи бухарестского общества. Почти каждая дама разводилась, а затем выходила замуж по крайней мере один раз; отсюда вытекает, с одной стороны, так много сложных родственных отношений, а с другой стороны – такое громадное количество скверных личных отношений, что нет ничего труднее, как пригласить двадцать румын, а тем более румынок, не оскорбив при этом кого-нибудь из них.

При старом режиме младшим членам посольства вменялось в обязанность показать зачатки своего дипломатического таланта ловким составлением списка приглашенных, в котором всякие подводные рифы были бы избегнуты. Но так как вопрос «местничества» принимается в Румынии весьма серьезно, а между тем не упорядочен нисколько, то почти каждая дама претендует на первое место, и верное «размещение» гостей также требует высоких дипломатических дарований. В Бухаресте имелось с десяток дам, которые вообще принимали приглашение только в том случае, когда были заранее уверены, что их посадят на первое место.

Мой предшественник разрезал этот гордиев узел тем, что велел сервировать обед на многочисленных маленьких столиках и таким образом создавал много «первых мест», но даже и таким путем ему не удавалось удовлетворить все честолюбия.

2

Известие об убийстве эрцгерцога я получил в Синайе через Братиану. Я лежал в кровати больной инфлюэнцей, когда мне позвонили по телефону от Братиану, чтобы спросить: знаю ли я о том, что с поездом эрцгерцога в Боснии случилось несчастие и что он и эрцгерцогиня убиты. За этой первой тревогой скоро последовали более верные вести, не оставлявшие сомнения в грандиозности катастрофы.

Первое впечатление, произведенное ею в Румынии, выразилось в глубоком, искреннем сочувствии и в настоящей растерянности. В Румынии никогда не думали осуществлять мечту о своих национальных вожделениях путем войны, румыны всегда жили надеждой, что дружеское соглашение с Австро-Венгрией может привести к желанному объединению всей их наций, и именно с этой точки зрения в Бухаресте возлагались большие надежды на престолонаследника. С ним вместе хоронили и Великую Румынию, и этим чувством объясняется искреннее огорчение, охватившее тогда всю страну. Таке Ионеску, человек вообще ненадежный, проливал горькие слезы в салоне моей жены, да и другие соболезнования, получаемые мною, не носили обычного характера, свойственного простой вежливости, а были полны подлинной и сильной печали. Рассказывали, что русский посланник Поклевский как-то выразился довольно грубо, что «нет никакого основания делать так много шуму из-за этого инцидента». Общее возмущение, вызванное этими словами, доказывает, как сильны были симпатии Румынии к убитому эрцгерцогу.