В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии - [10]

Группа Чиршки во всяком случае убоялась разжиженного разрешения вопроса и потому стремилась к вызывающим поступкам. В 1870 году Бисмарк нападал, но ему удалось спутать роли. Нам это тоже удалось, но только в обратном смысле.

4

А затем случилось самое большое наше несчастие – немецкое вторжение в Бельгию.

Если бы Англия оставалась нейтральной, то мы бы не потерпели поражения. В своей книге «Причины и начало мировой войны» Ягов рассказывает, что 4 августа к концу заседания рейхстага к нему заезжал английский посол и опять поставил вопрос, будет ли Германия соблюдать нейтралитет Бельгии. В действительности в этот момент германские войска уже стояли на бельгийской территории. Узнав об этом, посол удалился, но через несколько часов вернулся и потребовал, чтобы ему не позже двенадцати часов ночи дано было разъяснение в том смысле, что дальнейшее продвижение германских войск приостанавливается, в противном случае ему предписано взять свои верительные грамоты обратно, так как Англия будет охранять Бельгию. Германия ответила отказом. За ним последовало объявление Англией войны.

Заявление, сделанное Англией Бельгии в тот же день и гласящее, что она будет противиться нарушению ее нейтралитета «всеми своими силами», таким образом, вполне соответствует выступлению в Берлине английского посла.

Правда, за два дня до этого, 2 августа, английский кабинет заверил французское правительство, что, помимо охраны бельгийского нейтралитета, он потребует еще и отказа от морских действий против Франции. Противоречие между этими двумя точками зрения очевидно. Но мне кажется, что оно объясняется лишь тем, что 4 августа Англия отказалась от требования, выставленного 2-го, потому что если бы Германия приняла английский ультиматум от 4 августа, то у Англии была бы отнята моральная возможность выставлять дальнейшие требования. Если бы 4 августа Англия искала предлога к войне, то, помимо требования о Бельгии, она выставила бы также и вопрос об отказе от морских действий. Между тем она этого не сделала, а ограничила свой ультиматум бельгийским вопросом – и тем самым связала себе руки на случай, если Германия открыто примет ультиматум. 4-го августа от 9 до 12 часов ночи решение вопроса о нейтралитете Англии находилось в руках Германии.

Германия решила нарушить бельгийский нейтралитет, несмотря на уверенность, что нарушение это заставит Англию выступить. Это была первая роковая победа представителей военной партии над дипломатами. Потому что зачинщиками были, конечно, первые. Идея германских генералов заключалась в том, чтобы раздавить Францию, а затем наброситься всеми силами на Россию. Этот план потерпел крушение на Марне.

Наследие Бисмарка оказалось во многих отношениях пагубным для политики Германии. Дело было не только в том, что завоевание Эльзас-Лотарингии определенно мешало дружбе с Францией и постоянно толкало последнюю во все антигерманские коалиции. Наследие Бисмарка стало проклятием Германии, потому что немцы хотели идти по его следам, а среди них не было никого, равного ему по гению. Бисмарк создал германскую империю в Дюппеле, под Садовой и в Седане. Его политика была политикой крови и железа – и эта политика силы засела, как евангелие дипломатического искусства, в голове каждого немецкого гимназиста. Но Бисмарк не мог завещать германскому народу всю гениальную гибкость своего ума и свою осторожность в применении этих сильных средств. Войны 1866 и 1870 годов были подготовлены им весьма тщательно, и он наносил удары лишь тогда, когда в руках его были прекрасные карты. Германия Вильгельма II не хотела войны; но она бросилась в нее внезапно, очертя голову и с первой же недели создала политическую ситуацию, на которую ее тогда уже не хватало. С Бельгией и Люксембургом она поступила по бисмарковскому принципу «сила предшествует праву» – и вооружила весь мир против себя. Я говорю «весь мир», потому что влияние Англии охватывало его целиком.

В начале войны Англия не была вооружена. Было бы совершенно в духе ее традиционной политики предоставить Германии борьбу с Францией и Россией – а самой наблюдать за их взаимным истреблением, чтобы затем в известный момент выступить посредником. Это помешало бы войне достигнуть таких грандиозных размеров, но Германия явно рассчитывала укрепить за собой Бельгию и тем побудила Англию немедленно вмешаться. В настоящее время остается невыясненным, насколько германское вторжение в Бельгию морально оправдывается тем, что оно просто опередило аналогичный замысел французов, но что касается Люксембурга, то этот аргумент в любом случае несостоятелен, а правонарушение не изменяется в зависимости от величины государства, против которого оно направлено.

Вторжение в Бельгию и Люксембург можно понимать как бисмарковскую политику насилия, но выполненную не государственными деятелями, а генералами, без высших соображений Бисмарка о ее возможных опустошительных последствиях.

Впоследствии, в течение войны, германское высшее командование часто прибегало к насильственным приемам, которые приносили нам больше вреда, нежели пользы, но тогда уже средства эти могли найти себе оправдание и объяснение, они иногда бывали даже вынуждены тем, что Германия боролась за свое существование, а неприятель не желал идти на соглашение и не давал возможности выбирать средства. Применение ядовитых газов, воздушные налеты на безоружные города – все это было отчаянными мерами, вызванными безжалостностью врага, обрекавшего немецких женщин и детей на голодную смерть и ежедневно повторявшего, что Германия должна быть уничтожена.