В действующей армии - [44]

Ночь, тёмная, непроглядная, словом, маньчжурская ночь.

На передовых позициях не спят, но и огни не зажигаются.

Японцы близко — они расположились на соседних сопках.

Ещё с вечера видели, как они копошились на них.

Непроглядный мрак иногда вдруг рассеивается внезапным и мгновенным светом.

То тут, то там появляются разноцветные, вспыхивающие огни.

Это японцы сигнализируют друг другу.

— Эх, как на свет этот да тарарахнуть… — слышится возле меня замечание, произнесённое пониженным шёпотом.

Я лежу на траве, со сложенной буркой под головою, рядом с офицером.

— И ничего, дурья голова, не будет… Потому ён сигнальщик один и завсегда ён китаец…

— Китаец?

Даже по шёпоту можно различить свежие ноты голоса — он принадлежит, очевидно, молодому солдатику, недавно прибывшему в часть.

— Завсегда он, длиннокосый… — хрипло шепчет, видимо, старый боевой казак. — Так бы, кажись, их всех и прирезал, да начальство не допущает…

Я в первый раз видел такую усиленную сигнализацию и также тихо обратился к моему соседу-офицеру:

— Вы спите?

— Что вы? Разве мне можно спать… Каждую минуту начеку надо быть… Желтолицые что-то сегодня сигналами разыгрались!.. Может к нам пошлют гостинцы…

— И сигнализируют им, действительно, всё китайцы?

— Всё они… Казак прав… Мы недавно набрели на самой вершине сопки на одинокую китайскую фанзу… В ней живёт китаец с семьёй. В фанзе, как обыкновенно, большое окно, половина которого заклеена белой, а половина красной бумагой, а в фанзе, как бы вы думали, что?

— А что?

— Лампа-молния… Откуда у китайца такой комфорт? Конечно, японцы снабдили, для сигнализации… поставить перед одной половиной окна — красный свет, перед другой — белый…

— Что же вы сделали с этим китайцем?

— Как что? Ничего!

— Ничего? — удивился я.

— Конечно, ничего, ведь он мирный житель, к нему надо относиться с доверием и уважением.

Мой сосед замолчал.

Я тоже.

Говор между соседними солдатиками тоже замолк.

Водворилась гробовая тишина.

Сигнализация прекратилась.

Слышится разговор, видимо, разводящего посты.

До меня явственно доносятся следующий слова:

— Ты смотри ни-ни, а чуть что, так сейчас…

Вот он, казачий лаконизм.

Прислушиваюсь к снова наступившей тишине.

Там и сям опять начинаются солдатские беседы.

Вот совсем близко от меня и явственно слышу следующую речь.

Говорит, судя по голосу, несомненно старый солдат.

— Лонись с братаном по елани сундулой хлыняли на бараклане…

— Это на каком же языке он говорит? — шепнул я офицеру.

— По-забайкальски…

— Разве есть такой язык?

— Значит есть, коли на нём говорят…

— И вы понимаете?

— Привык…

— Что же значит эта фраза?

— В прошлом году мы с двоюродным братом по склону горы вдвоём шли тропотом на двухгодовалом бычке…

Я подивился забайкальскому языку, о существовании которого даже не подозревал.

В этот самый момент впереди нас послышалось несколько выстрелов, по звуку японских. на них отвечали наши.

Офицер вскочил и бросился вперёд.

Выстрелы на несколько минуть смолкли, но затем с горы началась трескотня.

Это японцы стреляли пачками прямо в нашу сторону.

Стреляли они на звуки выстрелов, или же по сигналам — неизвестно.

Но вот выстрелы стихли и лишь несколько пуль просвистало над нами.

Мой сосед-офицер возвратился.

— Что случилось?

— Подкрался японский разъезд и начал стрелять, его угостили, как следует… Едва ли все ушли… Ведь наглость-то какая, думают ночью спят… Лезут на целый передовой отряд…

— Да, мальчики удалые… — заметил я.

— Тем скорей себе сломят голову… — сказал мой собеседник, укладываясь снова рядом со мной.

На востоке заалела светлая полоса.

Здесь как быстро темнеет, так быстро и рассветает.

Скоро из-за сопок брызнули на землю первые лучи яркого, жгучего солнца.

Настал день.

Мой сосед-офицер оказался правым.

Японский отрядец, действительно, угостили как следует.

Шесть человек японцев лежали убитыми, но совершенно раздетыми.

— Что это значит?..

— Их раздели китайцы… Это всегда бывает… Они по ночам шастают, как гиены, и видят также, как они.

Мне бросился в глаза один убитый японский солдат, лежавший с распростёртыми руками.

Худенький, маленький, совершенно мальчик с широко раскрытыми глазами, в которых мне показалось, остановились слёзы.

Кажется, до конца моей жизни я не забуду этой ужасной картины, достойной кисти, увы, покойного Верещагина, как протест против страшного общечеловеческого зла — войны.

На противоположных двух сопках расположились в большом числе японцы — их маленькие фигурки перебегали с места на место.

Я ясно видел их в бинокль.

У нас оказалось также несколько легкораненых и два контуженных рикошетом.

— Самое скверное поранение это — рикошетом, — сказал мне офицер, — контузия-то пустяки… Я говорю о ранах… Они ужасны. Я сам видел два поранения… Одного ранило в грудь и кусок лёгкого вылетел через спину… У другого сорвало кусок черепа, казаки подхватили его и повезли на перевязочный пункт на двух лошадях рядом, но, увы, не довезли живого, от сотрясения у него выпал мозг.

XXIX Терпенье, терпенье!

Командующий маньчжурской армии А. Н. Куропаткин, произнёсший перед отъездом в действующую армию слова: «Терпенье, терпенье, терпенье», которые несомненно станут историческими, показал этим мудрое предвидение совершающихся в настоящее время перед нашими глазами событий.