В действующей армии - [29]

Всё это им позволяет делать огромный обоз, тянущийся за армией и состоящий из вьючных мулов и кули — корейцев и китайцев — и множество женщин, среди которых преобладают китаянки.

Японский солдат в походе налегке, в руках его винтовка, на нём лишь сумка с патронами, фляга с водой и порция прессованного риса; у каждого есть карта.

Всё остальное в обозе.

Рекогносцировки совершаются смешанными отрядами.

За несколькими конными японцами идёт столько же пехотинцев и, когда передние пускают лошадей рысью, пехотинцы бегут за ними.

Выбрав позиции, японцы действуют с большею осторожностью.

Впереди их идут китайцы, которые вместе с тем несут и шпионскую службу.

Им платят большие деньги, но за каждое недонесение или ложное донесение мгновенно переселяют в тот мир, где «нет ни печали, ни воздыхания»[11].

Китайцы, в совершенстве знающие местность, обшаривают все кустики и, не найдя неприятеля, доносят об этом.

После этого идут передовые разъезды, а затем движется первая линия войска.

Солдаты, придя на позицию, тотчас ложатся и начинают окапываться, и только тогда подходит вся часть.

Я уже писал, как тщательно устраивают японцы свои позиции и как декоративно, изящно выглядят они.

Сигнализация у них доведена до совершенства.

Говорят, что посредством костров.

На сопках вырываются две-три ямы, обкладываются камнями, и в них кладётся гаоляновая солома, которая держит жар сильнее каменного угля.

В случае надобности солома поджигается и даёт густой дым.

Условленное число этих дымовых столбов и служит сигналом.

Орудует этими сигналами обыкновенно китаец, который живёт на сопке и получает за это жалование три рубля в месяц, а для самозащиты — револьвер-винтовку системы Маузера.

Для нас он является мирным китайцем, личность и жизнь которого неприкосновенна.

Неприкосновенны и китайцы, бродящие по сопкам и дорогам, около рельсового пути, но ни за одного из них нельзя поручиться, чтобы он не был подкупленным японским шпионом.

В бою японцы держатся германской тактики, т. е. ударяют центром и стараются охватить флангами.

Это, именно, те обходы, один из которых в битве при Вафангоу решил дело несколько иначе, нежели оно могло окончиться.

Следуя неуклонно правилу, что в современных войнах решающую роль играет артиллерия, японцы, главным образом, действуют артиллерийским огнём и пулемётами, которые у них есть при каждой роте, и ружейным огнём на расстоянии.

Таким образом они предпочитают «пулю-дуру», которую однако у них нельзя назвать такою, так как тщательно при походе изучая местность, они мельчайшие её подробности наносят на план, и эти планы служат им для измерения высоты прицела, особенно перед теми позициями, которые они раньше посетили и отошли от них.

Стреляют они очень метко.

Штык-молодец в руках наших солдатиков остаётся молодцом, но японцы редко допускают противника до штыковой работы, хорошо понимая, что против неё они бессильны.

Так под Тюренченом, когда наши бросились в штыки, японцы расступились как Чермное море перед евреями, а резервы встретили наших храбрецов убийственным огнём.

Там, где работает русский штык, для японцев нет спасения!

Это ещё раз доказало последнее дело под Хаяном.

Резервы у японцев имеются всегда в достаточном количестве, и тыл армии тщательно обеспечен.

Прибавьте ко всему этому азиатскую хитрость, наблюдательность и предусмотрительность до ничтожных мелочей, которые часто во время войны играют крупную роль, и вы должны будете признаться, что Россия имеет в японцах недюжинных и достойных её противников.

Это общее мнение военных корифеев.

Об отношениях японцев к китайцам я уже упоминал.

Замечу лишь, что они не грабят их фанз, не трогают их хозяйства и полей, но за известную плату и под угрозой смерти за ослушание, китайцы обязаны доставлять им всё, начиная с провианта и кончая потребным количеством «кули» и женщин.

И китайцы охотно исполняют это, несмотря на то, что дорого японцы платят только шпионам, а в общем весьма часто случается, расплачиваются квитанциями за счёт будущей «русской контрибуции» (!?!?).

Довольно призрачная плата.

Но китаец прежде всего и даже, если хотите, охотнее всего подчиняется силе.

Он прирождённый раб, быть может, в силу своего государственного устройства.

Жажда наживы, тоже всосавшаяся ему в плоть и кровь, заставляет его проявлять только кажущееся подчинение, а добродушное, ласковое отношение делает его наглым.

И то, и другое явилось результатом щедрости и добродушие русских людей.

Сколько бы русский ни дал китайцу за услугу или за продаваемый товар, он услышит непременно.

— Мало, мало…

Наглость китайцев относительно русских здесь может быть иллюстрирована на каждом шагу.

Ни один самый оборванный и грязный китаец, попадающийся вам на встречу на улице, не посторонится и не даст вам дороги, если вы не поднимите палки или не сделаете угрожающего жеста.

Не далее, как на днях в Ляояне, я сижу у себя в фанзе и пишу.

Дверь открыта для воздуха.

Вдруг в неё влезает оборванный полуголый китаец, смотрит на меня с наглой улыбкой и, держа в одной руке папиросу, другую протягивает ко мне.

— Ичку… — грубым тоном говорит он.

— Что такое, — не понимаю я.