В дебрях Африки - [41]

Так как маньемы говорили, что их поселение находится в пяти днях пути, а мы уже прошли двухдневное расстояние, то ставка их или деревня должна быть не дальше как за три дня ходу. Капитан Нельсон подал мне мысль, что если послать вперед смышленых разведчиков, то они могут дойти до ставки Килонга-Лонги гораздо прежде колонны. С этим все, конечно, согласились, а так как самыми смышлеными в от ряде были старшины, то главного их начальника с пятью другими старшинами я тотчас отрядил вперед, приказав им как можно скорее итти южным берегом до тех пор, пока они найдут какую-нибудь пристань, откуда можно будет переправиться на другой берег Итури, отыскать селение и немедленно добыть запас провианта.

Перед отправлением в путь офицеры и команда пожелали узнать, думаю ли я, что впереди в самом деле будет арабское селение. Я ответил, что нимало не сомневаюсь в этом, но считаю возможным, что маньемы не точно показали расстояние, уменьшив его, может быть, из желания ободрить нас, поощрить наше усердие или просто успокоить наши тревоги.

Я сообщил несчастным калекам о нашем намерении идти дальше, пока не найдем пищи, дабы всем вместе не пропасть, и прислать им провианта, как только нам удастся достать его; потом сдал пятьдесят двух человек, семьдесят один вьюк и десять челноков под надзор капитана Нельсона, просил его не падать духом, и, взвалив на плечи наши тюки и разобранный по частям вельбот, мы пустились в путь.

Трудно себе представить более печальное место для лагеря, чем эта узкая песчаная терраса, окруженная утесами, окаймленная стеной темных лесов, которые, начинаясь у самой воды, лезут по берегам до высоты 200 м, между тем как в воздухе стоит немолчный рев бушующего потока и двойного ряда водопадов, состязающихся в быстроте и шуме. Невольно содрогаешься, вникая в безвыходное положение наших несчастных больных, осужденных оставаться на месте без всякого дела и каждую минуту прислушиваться к страшному гулу разъяренных волн, к однообразной и непримиримой борьбе беспрерывно бушующих рек, наблюдать, как эти волны прыгают, извиваются, образуют сверкающие столбы, каждую секунду меняющие форму, как быстрина увлекает их вперед, разбивает на клочки белой пены и раскидывает врозь; вглядываться в неумолимую глубину темного леса, расстилающегося и вширь, и вверх, и вокруг, вечно окутанного своей тусклой зеленью и схоронившего в своих недрах столько протекших веков, столько поколений, давно минувших и исчезнувших. А ночь, с ее непроницаемой, осязательной темнотой, с черными тенями по лесистым холмам, с не-умолкающим гулом водопадов; а эти неопределенные формы, что возникают из темноты, под влиянием физического истощения и нервного ужаса, и сознание безлюдья, одиночества и затерянности в этой глуши, — подумайте обо всем этом, и тогда вам понятнее станет, в каком положении остались эти несчастные.

А мы тем временем ползли вперед, взбирались по лесистым скатам, стараясь достигнуть верхнего гребня холмов; шли не зная куда, не смея думать о том, сколько именно придется итти в поисках за пищей и с угнетающим сознанием двойной ответственности как за тех доверчивых, славных людей, которые шли с нами, так и за тех, не менее доверчивых и славных, которых мы покинули на дне ужасной долины!

Глядя на моих бедняков, с таким трудом подвигавшихся вперед, я думал, что судьба наша должна решиться в течение нескольких часов. Пройден день, может быть два, и жизнь отлетит. Как жадно они всматривались в чащу леса, ища глазами красных ягод фринии и кисловатых пурпуровых, продолговатых плодов амомы! Как набрасывались на плоские лесные бобы и наслаждались попадавшимися грибами! Короче сказать, в этой жестокой бескормице мы ничем не брезговали, кроме древесины и листьев. Проходя несколькими заброшенными просеками, люди разыскивали бывшие банановые плантации, срезали стволы бананов и, перемешав их с лесными травами, варили из этого похлебку; фенесси[16] и другие крупные плоды сделались предметами наших постоянных дум и помышлений.

Возвращаться нам было нельзя, оставаться на месте невозможно; переменяя место, мы лишь обменивали одно зло на другое, и с каждым днем мы сами приближались к своей гибели.

7 октября в половине седьмого часа утра мы вступили своим похоронным шагом в неизведанные дебри нагорного леса. По пути собирали грибы и дикие плоды матонга и после семичасового перехода расположились на ночлег. В 11 часов утра мы, по обыкновению, делали привал для завтрака. У каждого из офицеров был еще небольшой запас бананов. Я лично мог себе уделить не больше двух; товарищи мои были не менее меня умеренны и экономны, и трапеза наша закончилась чашкой чая без сахара. Мы сидели и обсуждали свои дела, разговаривая о том, могли ли наши гонцы достигнуть какого-нибудь поселения сегодня или завтра, и в какой срок можно ожидать их обратно; между прочим, товарищи спрашивали меня, испытывал ли я такие же бедствия во время прежних моих путешествий по Африке.

— Нет, — отвечал я, — таких еще не испытывал. Натерпелись мы и тогда, но до такой крайности не доходили. Эти девять дней пути до Итури были ужасны. Когда мы бежали из Бумбирэ, мы очень страдали от голода; также и тогда, когда плыли вниз по Конго для определения его течения, мы были в довольно жалком положении; но все же совсем без пищи мы не оставались и притом нас поддерживали великие надежды. Говорят, что время чудес миновало, но отчего бы это? Моисей источал воду из камня при Хореве для израильтян, томившихся жаждой; у нас воды довольно, и даже слишком. Вороны прилетали кормить пророка Илью у реки Керита; но во всем этом лесу нет ни одного ворона. Христу прислуживали ангелы; не дождемся ли и мы ангела с небес?