В дебрях Африки - [34]

При этих словах Нур-эль-Тадхиль похлопал себе по животу и прибавил:

– На службе у пророка у меня высший чин, больше денег и больше власти; но живот был у меня больше, когда я был на службе у хедива…

Сообразив, однако, что он сказал, может быть, слишком много, он немного погодя добавил:

– Но все это пройдет, когда победит истинная вера.

Слушая это, Идрис невольно подумал, что в Файюме, на службе у англичан, он как-никак голода не знал и легко зарабатывал себе на хлеб. Он огорченно нахмурился.

Немного помолчав, он спросил опять:

– Завтра ты поведешь нас в Омдурман?

– Да. Хартум, по приказанию пророка, был оставлен войсками Махди, и мало кто там еще живет. Верные пророку сносят большие дома и увозят кирпич вместе с остальной добычей в Омдурман. Пророк не хочет жить в городе, оскверненном неверными.

– Я явлюсь к нему завтра с поклоном; он велит дать мне припасы и корм.

– Гм! Если ты действительно принадлежишь к племени дангалов, так, может быть, тебя допустят к нему. Но знай, что дом его охраняют днем и ночью сто человек, вооруженных корбачами, и не жалеют ударов всякому, кто бы захотел войти без разрешения к Махди. А то толпа не дала бы святому мужу ни минуты отдыха… Аллах! Я видел даже и дангалов с кровавыми рубцами на спине.

Идрис с каждой минутой впадал все больше в разочарование и уныние.

– Значит, верные не видят пророка? – спросил он.

– Верные видят его каждый день на площади молитвы, когда он, опустившись на колени, на овечьей шкуре, возносит руки к Богу или проповедует толпе, укрепляя ее в истинной вере. Но проникнуть к нему и говорить с ним очень трудно. Кто удостоится этого счастья, тому все завидуют, потому что на того нисходит милость Божья и очищает его от всех прежних грехов.

Спустилась глубокая ночь, и в воздухе стало очень холодно. Лошади стали фыркать; переход от дневного зноя к холоду был так резок, что от их тел стала подыматься густая испарина, и весь отряд ехал как бы в тумане. Стась наклонился за спиной Идриса к Нель и спросил:

– Тебе не холодно?

– Нет, – ответила девочка, – но… теперь у нас больше нет защиты…

И слезы заглушили ее слова.

Стась не нашел на этот раз для нее никакого утешения. Он сам был уверен, что теперь для них нет больше спасения. Они очутились в стране нищеты, голода и крови. Они были похожи на два листочка, подхваченные бурей, которая несла смерть и разрушение не только отдельным людям, но целым городам и племенам. Какая же рука могла вырвать из этой стихии и опасности двух маленьких беззащитных детей?

Месяц высоко поднялся на небе и превратил точно в серебряные перья ветви мимоз и акаций. В густых зарослях там и сям раздавался пронзительный и в то же время как будто радостный хохот гиен, которые в этой дымящейся кровью стране находили для себя даже чересчур много человеческих трупов. Время от времени отряд, который вел за собой караван, встречался с другими патрулями и обменивался с ними условным паролем. Наконец, они достигли прибрежных холмов и по длинному ущелью добрались до Нила. Люди, лошади и верблюды взошли на широкие, плоские дохабии, и вскоре тяжелые весла начали мерным движением разбивать и прорезывать тихую гладь реки, усеянную алмазами звезд.

Через полчаса на южной стороне, куда плыли по течению дохабии, заблестели огни. По мере того, как суда приближались к ним, они превращались в снопы красного света, дрожавшие на воде. Нур-эль-Тадхиль тронул Идриса за плечо и, протянув вперед руку, произнес:

– Хартум!

XVI

Они остановились на окраине города, в доме, принадлежавшем перед тем богатому итальянскому купцу и, когда тот был убит во время нападения, доставшемся при разделе добычи Тадхилю. Жены эмира занялись довольно заботливо еле живою от усталости Нель, и, хотя во всем Хартуме чувствовался недостаток припасов, они нашли для маленькой джанем[29] немного сушеных фиников и рису с медом, а потом отвели ее во второй этаж и уложили спать. Стась остался ночевать во дворе, между верблюдами и лошадьми; ему пришлось удовольствоваться одним сухарем, но зато у него не было недостатка в воде, так как случайно фонтан в саду не был разрушен. Несмотря на страшную усталость, он долго не мог заснуть, во-первых, из-за скорпионов, то и дело вползавших на войлок, на котором он лежал, а во-вторых, из-за беспокойства о Нель. Он боялся, что его разлучат с ней и он не сможет заботиться о ней и защищать от невзгод. Это беспокойство разделял, по-видимому, и Саба; он бегал все время кругом, завывая и раздражая своим воем солдат.

Стась успокаивал его как мог, боясь, чтоб его не прибили. Но, к счастью, огромный пес вызвал такое удивление у самого эмира и у всех дервишей, что никто не поднял на него руки.

Идрис тоже не спал. Со вчерашнего дня он чувствовал себя нездоровым; к тому же после разговора с Нур-эль-Тадхилем его розовые надежды значительно поблекли, и будущее представлялось ему точно сквозь густую, мрачную пелену.

Он был рад, что завтра они переправятся в Омдурман, отделенный от Хартума лишь руслом Белого Нила. Там он рассчитывал найти Смаина. Ну а что дальше? На пути сюда все представлялось ему как-то яснее и величественнее. Он искренне верил в пророка, и душу его тем более влекло к последнему, что оба они происходили из одного племени. Но при этом он был жаден и честолюбив. Он мечтал, что его осыплют золотом и сделают, по крайней мере, эмиром; мечтал о походах против «турок», о завоеванных городах, о добыче. Между тем теперь, после всего, что он услышал от Тадхиля, он стал опасаться, не затеряются ли его подвиги в водовороте значительно более крупных событий, как капля дождя теряется в морской пучине. «Пожалуй, – думал он с горечью, – никто и внимания не обратит на то, что я сделал, а Смаин будет даже не рад, что я привез ему этих детей». И эта мысль неотвязно мучила его. Завтрашний день должен был рассеять или подтвердить его опасения, и он ждал его с нетерпением.