В чужом небе - [146]

— Сейчас, и правда, смотреть особо не на что, — согласился Боргеульф. — Дымят себе паровозы да дымят. Но очень скоро внизу развернётся просто замечательное действо, обещаю вам. На него обязательно надо взглянуть, хотя бы одним глазком.

К адмиральскому креслу, которое занимал маркиз, подошёл профессор Бодень. На лице его было написано присущее, наверное, только светилам науки особое нетерпение.

— Чего мы ждём? — резко спросил он у Боргеульфа. — Большая часть образцов расположена компактно и можно начинать эксперимент. Или вы ждёте, пока они разбредутся по городу, будто стадо баранов? Тогда за результаты я лично отвечать отказываюсь, и снимаю с себя всю ответственность.

— Профессор, — тоном, каким обычно разговаривают с маленькими детьми, ответил ему Боргеульф, — ответственность в любом случае лежит на мне, и только на мне. И потому выбор наилучшего момента для начала наших активных действий лежит на мне. Давайте мы больше не станем возвращаться к этой теме? Иначе я вспомню, что доктор Коробуд тоже сначала задавал вопросы, а после отказался работать на нас. Надеюсь, вы, профессор, не повторите его ошибки.

Бодень опустил голову. Он чувствовал себя сейчас студентом-первокурсником, которого показательно отчитали перед всей аудиторией. Да что там отчитали – высекли! Однако аудитория оказалась на редкость неблагодарной. Всем просто не было никакого дела до разговора профессора с маркизом. Матросы и офицеры на мостике продолжали заниматься своими делами, неся вахту, и никто не спешил отвести глаза или продолжить работать с нарочитой деловитостью. Телохранитель Боргеульфа Озо стоял с обычным невозмутимым видом, а Сигиру, похоже, занимал один только маркиз. Она буквально не сводила с него глаз, особенно когда тот не обращал на неё внимания.

— Но поверьте мне, профессор, — добавил Боргеульф, сменивший гнев на милость так же быстро, как это обыкновенно происходило с ним, — очень скоро мы начнём подготовленный вами грандиозный эксперимент. Я возлагаю все свои надежды на его результаты, профессор.

— Я постараюсь оправдать их, — выдавил из себя Бодень.

— Я верю в вас, — покровительственно заявил маркиз, всегда привыкший оставлять последнее слово за собой.

После победы оба командарма вернулись в штабную избу. Кавалерия и те несколько дивизий пехоты, чтобы остались при армии, потихоньку стягивались обратно в лагерь. Трофейные команды занимались захваченной у врага артиллерией. Похоронные – тем, что хоронили убитых народармейцев, среди которых оказалось удивительно мало бойцов Молодой гвардии, хотя они были на самом острие атаки. Гайдамаков же свалили в общий ров, который пришлось долго рыть в схваченной заморозком земле. С ним провозились даже дольше, чем с могилами для народармейцев. С ними ведь помогали боевые товарищи убитых, а вот пленных в этой битве не было, и с мёртвыми гайдамаками пришлось возиться похоронщикам.

— Славная была рубка, Бессараб! — хлопнув ладонью по столу, выпалил Будиволна. — Надо обмыть её!

— Не торопись с этим делом, — покачал головой тот. — Нам надо для начала разобраться с теми, кто на гауптвахте сидит.

— Да пошли они… — отмахнулся Будиволна. — До завтра не околеют. Не хочу сегодня на них время тратить. Мы такую победу одержали. Разгромили последних сиверцев. Нету больше в нашем Прияворье гайдамаков – мы с тобою всю их гадючью породу вывели.

— Не без помощи врага, — снова вернул его с небес на землю Бессараб. — Большая часть гайдамаков погибла при штурме города. Мы только добивали оставшихся.

— Ну вот что ты за человек такой? — возмутился Будиволна. — Хуже моего уполномоченного, право слово. Я уже Вершилу услал подальше, чтобы не наводил тень на такой день, так ведь нет же. Ты теперь принялся за это дело. Вот уж от тебя, товарищ Бессараб, я такого не ожидал.

— Не нравится мне то, что в лагере происходит, — неожиданно произнёс Бессараб. — Как будто перед облавой.

Ни для кого не было секретом, что отчаянно храбрый командарм Бессараб до революции был славным налётчиком и грабителем. Он вырывался из десятков засад, устроенных на него царской стражей, уходил от погонь и бежал с каторги, откуда никто не возвращался. И чутьё у него было развито просто звериное.

— Ставь на стол четверть первача, — велел он Будиволне, словно тот был его подельником, а вовсе не товарищем, равным по званию и заслугам перед родиной. И что самое удивительное тот послушался. — Разливай, но пить – не пей. Будем ждать.

Они сели за стол, на который вместе с четвертью местного самогона Будиволна выставил ещё нехитрой снеди. В стаканах булькала мутноватая жидкость, а в глазах двух командармов плескался азарт, как перед боем. Оба ждали. Теперь уже и Будиволне передалось нервное напряжение Бессараба. Он бы выложил на стол кобуру с имперским пистолетом, да делать этого было нельзя. Не надо настораживать врага преждевременно.

Ждать долго не пришлось. Дверь избы слетела с петель после одного могучего удара – внутрь ворвались несколько молодогвардейцев с револьверами в руках. Командовал ими, конечно же, Кудряй.

— Руки на стол! — гаркнул он. — Вы арестованы! — Но обычного в таких случаях «именем Революции» добавлять не стал.