В чужом небе - [145]

Мало было гайдамаков, слишком мало. Их попросту смяли напором лавы народной кавалерии. Лишь вокруг Козыря собралась невеликая группка самый отчаянных рубак, кто ещё держался против вражеского прилива. Страшны были эти люди, залитые кровью – кто чужой, кто своей, да и не разобрать уже где чья. Шашки их выщерблены о чужие клинки, лица перекошены злобой. Той самой, что разгорается только в обречённых. Никто не собирается бросать оружие на землю, полагаясь на милость народников. Знают – не дождаться её. Потому дерутся до последнего, и умирают один за другим.

Самых верных людей, последних, терял сейчас полковник Козырь. Тех, кто ещё в банде с ним был, кому он жизнь свою доверял безо всяких-яких. А теперь они умирали рядом с ним. Но сам Козырь, будто заговорённый, всякий раз успевал упредить врага. Он бил первым, и перед ним валились на землю народники, разваленные его тяжёлой шашкой едва ли не до пояса.

Выстрел, столь редкий в этой битве, сразил отбивающегося рядом гайдамака. Второй заставил самого Козыря дёрнуться в седле – пуля угодила в прочный наплечник. Правую руку на миг сковала ледяная боль. И тут же по левому наплечнику прошлась вражья шашка, выбив из него тучу искр. Козырь, почти не глядя, ударил ближайшего врага – клинок его шашки угодил в чью-то плоть. Но удар вышел скверный, выдернуть оружие тут же полковник не сумел. Клинок прочно засел, застряв между рёбер. Полковник Козырь не видел своей смерти, она обрушилась на него откуда-то сбоку. Тяжёлый клинок раскроил ему череп – кровь обильно хлынула на грязный красный жупан, наплечники с вытертой позолотой и крепкую кольчугу, не раз спасавшую ему жизнь. В этот раз она его не спасла.

Никто не примчался на батарею полковника Болботуна. Не было ни единого гонца от Козыря. Все гайдамаки, что ушли с ним, сгинули в схватке с народниками. Теперь пришла очередь Болботуна с его артиллерией.

— Все орудия на прямую наводку, — велел полковник. Он стоял рядом с простыми командирами расчётов, и командовал не по полевому телефону. Всякое слово его тут же уходило по живой цепи. — Первый залп шрапнелью – дальше, у кого что осталось. Расстрелять все снаряды.

Он рассчитывал, что первый залп, смертоносной для пехоты и конницы шрапнелью, затормозит вражеский вал, а после можно будет бить уже фугасами. Главную задачу артиллерия выполнит – нанесёт врагу наибольший ущерб. Вот на этом-то он и попался. Никто не ожидал, что конницу Козыря сомнут так стремительно, что прямо из рощицы и обтекая её с обеих сторон помчится неудержимая лава народной кавалерии. Вроде и орудия заряжены, и прицелы выставлены, и все ждут только приказа, и приказ есть.

— Огонь! — кричит Болботун, как будто хочет, чтобы его услышал каждый командир орудия. — Огонь! — без нужды повторяет он.

Но слишком поздно. Как будто вид несущейся конной лавы парализует волю артиллеристов. Ни одно орудие не успевает выстрелить – выплюнуть во врага шрапнельный стакан, наполненный мелконарубленой смертью. Сухо щёлкают редкие винтовочные выстрелы, почти на головы замерших в оцепенении артиллеристов обрушиваются сабли.

Не проходит и десяти минут, как с артиллерией Болботуна покончено. Сам же полковник застрелился, прежде чем до него добрались враги.

А в это время, стуча колёсами по стыкам рельс, два состава под прикрытием бронепоезда мчались к ничего не подозревающему городу.

Громада небесного крейсера «Народная слава» скользила в небесах над железной дорогой. На капитанском мостике его было тихо и спокойно. Матросы молодогвардейцы, одетые в форму, мало отличающуюся от царской, небесный флот всё-таки оставался закрытой кастой, которой слабо касались преобразования военной формы, несли вахту по обычному расписанию. Да и для чего вводить боевое, если в небе даже аэропланов вражеских нет. Ни один из них в то утро не поднялся с аэродрома, оборудованного на окраине города. Даже патрульные полёты отменили.

— К началу операции всё готово, — доложил маркизу капитан «Народной славы». — Прикажите начинать?

— Нет-нет, — вскинул руку Боргеульф, — пока рано. Давайте дадим генералу Хладу насладиться своим триумфом. Будьте любезны, дать максимальное увеличение на приборах и навести все линзы на город. Я желаю видеть всё, что там происходит. Я хочу видеть их лица, когда мы начнём.

— Слушаюсь, — кивнул капитан «Народной славы».

«Народная слава» был не просто крейсером, но крейсером флагманским. С его борта адмирал должен следить за ходом всего небесного сражения. А потому он был оборудован куда лучшими системами наблюдения, чем обычная модель той же серии. Перед лицом маркиза Боргеульфа опустился широкий раструб перископа. Он приложился к его линзам – и перед его глазами появилась чёткая картина происходящего внизу, так, словно он находился не далее, чем пяти метрах над железной дорогой.

— Отлично, — произнёс маркиз, отрываясь от прибора. — Не желаете взглянуть? — обратился он к Сигире.

— Воздержусь, — ответила та.

В последнее время она больше следила за самим Боргеульфом, нежели за развитием ситуации. Ей вовсе не нравилось то, что делает маркиз. Вроде бы всё в рамках полученного от генерал-кайзера, и что намного важнее, адмирала Адельгара, приказа. Вот только за действиями его, казалось, скрывались мотивы далёкие от полученных приказов. Никаких доказательств, даже косвенных, у Сигиры на руках не было, всё оставалось на уровне чувств, ощущений, инстинктов опытного следователя дивизии «Кровь», но именно им, а вовсе не доказательствам привыкла доверять Сигира.