В чистом поле - [13]

«Меня-то ладно, за хорошее поведение сюда поместили! – сказал я, кивнув на раму. – А эти-то уважаемые товарищи за что тут в вашей пьяной тюрьме парятся?»

«Не ёрничай, моряк! Лучше скажи, кому мне бумагу на тебя писать? При тебе никаких документов не обнаружено».

«Пишите прямо Горшкову… Недавно я от него!»

«Директору пригородного совхоза, что ли, Ивану Прокопьевичу?»

«Берите выше, товарищ капитан. Адмиралу Флота Советского Союза Горшкову, Главнокомандующему военным флотом всея Руси!»

«Видали его… героя! Ладно… По вашу душу тут уже звонили. Но все равно я обязан с вас за оказание услуг изъять по четвертной… Распишись!»

Нечволоду я нашел в соседнем, наполненном задержанными, обезьяннике с железными прутьями решетки. Проторчал он там, как более тихий, всю ночь. Я ж, хоть и мятый и битый, ночевал на белых простынях. Дела-а… Но все окончилось увещеванием, легким расстройством, о котором, выпущенные на свободу, мы, угостившись в ближнем кафе томатным соком, старались забыть. Да разве душа позабудет! Из нее и выплеснулось у меня. Спустя какое-то время:

Простой советский сочинитель,

Подручный партии родной,

Я помещен был в вытрезвитель,

Прошу прощения, – хмельной.

И поутру – раздавлен, скручен,

Уже безропотно, без сил, –

Я там проснулся туча тучей:

Ах, что вчера наколбасил?

Не много вспомнил я, трезвея,

И думу горькую решал.

И гражданин при портупее

Мне очень нужное внушал.

Мерцала лампа вполнакала

И утверждал подвальный свет:

«Шипенье пенистых бокалов»

Воспел ошибочно поэт.

Посомневался я. Однако,

Кольнуло что-то под ребро.

И вдруг, о господи, из мрака

Возникло всё Политбюро.

Портрет к портрету по порядку –

По генеральной колее,

Подретушированы гладко

В державном фотоателье.

Смотрели Маркс и Энгельс с полок,

И Брежнев, изданный с «колес».

Тут Суслов – главный идеолог,

Мигнул мне: «Коля, выше нос!»

Я ободрился. Рядом чинно

Писал «телегу» капитан.

«Заметь, – сказал я, – вот мужчины,

Пьют исключительно «нарзан»!

Был и у них, конечно, вывих,

С Хрущевым вспомни кутерьму!

Но тут политика, а вы их

В ночную пьяную тюрьму.

Но трезвых слов не замечая,

И крика робкого души,

Ответил мент, ногой качая:

«Я разберусь… Не мельтеши!»

Потом я наскоро оделся:

«Михал Андреевич, прости…»

На волю вышел, огляделся,

Позвякал мелочью в горсти.

Рассвет умыв, сияли лужи,

К достойным целям шла страна.

Пошел и я… Отмыть бы душу,

Да переможется она.

Володя на тот момент служил в областном радиокомитете, ездил и летал по окрестностям Тюмени и далее на севера. Сочинял много и вдохновенно. Был он мастером на всякого рода пародии, горазд на розыгрыши, но не забывал и «блистать». Мог, например, когда заведутся «лишние» деньги, взять авиабилет до Москвы, явиться на Красную площадь с букетом цветов, подарить букет первой попавшейся красивой девушке. И в тот же день вернуться в Тюмень.

Моя же гражданская «бытовая жизнь» складывалась поначалу почти как в стихотворении «Морозные дни», которое написалось в те дни – при пушкинском эпиграфе: «Город пышный, город бедный…»

Зол мороз, подобен смерти,

Но терплю, гоню беду

Пушкин – в гипсе – тоже терпит,

Под березкой в горсаду.

Ну, конечно, ободряет

Славный лозунг: «Власть – народ!»

Но народ меня не знает,

Власть еще не признает.

Ни угла пока, ни блата,

Вот и я, бездомный гусь,

Ночевать тащусь «на хату»,

В ледяную дверь стучусь.

По карманам: пусто-пусто,

Обоюдный паритет,

И прозрачный суп с капустой

В забегаловке «Рассвет».

Зябко вертится планета,

Я пока не «наверху» –

В скороходовских штиблетах,

Что на рыбьем-то меху.

Ждёт-пождёт тепла и солнца,

Также скудно, налегке,

Независимый пропойца,

Что живет на чердаке.

Снизойдём и побазарим,

Перемутим рай и ад,

Как «Варяг» с «Корейцем» в паре,

Кроя внутренних «микад».

Эх, смотаюсь я, однако,

Эх, куда-то занесёт!

Иль к будённовцам-рубакам,

Иль к Махно, как повезет.

Решил уехать в Ишим, куда звали знакомые ребята из «Ишимской правды». Говорили: есть вакансия в сельхозотделе и… что каждый сотрудник редакции что-нибудь да сочиняет! Стихи или прозу. А какое талантливое у них литобъединение!

Да! Приехав, окунулся в счастливую атмосферу творчества, общений, молодых увлечений, влюбленностей, в которых провел полтора года. В этот срок войдет и женитьба на девушке из Серова, студентке третьего курса Ишимского педвуза, Маше Токаревой. Столь важное дело отрубит мои планы перейти на восстановленную новым Генсеком Брежневым очную учебу в Москве!

Быт уже не допекал. Много ль надо? Жил по приезду у одиноких старичков в комнатке с окнами в зимний, заваленный чистыми снегами, яблоневый сад.

«А у нас идут снега, легкие и белые! Завалили берега, что же вы наделали?» – глядя на это снежное покрывало по утрам, нянчил я в душе светлые строчки самой юной поэтессы из литобъединения, студентки первокурсницы из педагогического Нины Ющенко.

Нравились детские стихи Петра Белова, а он был обладателем уже трех книжек. Валентин Законов, известный мне по областным публикациям еще со школьной поры, блистал новой лирикой и все цитировали его хрестоматийное:

Я вхожу в сиреневое царство,

Рву букеты, небо наклоня,

Чтоб девчонке в платьице цветастом,