В четыре утра - [10]
В гостиной было тихо, лишь кто-то нервно откашлялся, и только когда мичман, положив фуражку на столик красного дерева перед зеркалом, поцеловал руку хозяйке, поздоровался с обеими барышнями и отворил дверь в комнату, прерванный его приходом разговор сразу возобновился, продолжился, словно опустили иглу на вращающуюся граммофонную пластинку.
- Вы меня извините, - красивым, барственным голосом сказал пожилой моряк, по виду бывший капитан первого ранга. - Вы меня извините, - повторил он таким тоном, что было понятно - это вовсе не извинение. - Русский офицер, проявляющий такую поразительную осведомленность о всех преимуществах, которыми располагает враг, и радующийся печальному состоянию родного флота, не может рассчитывать на мое уважение. Поэтому разрешите откланяться, господа! Лариса Евгеньевна, умоляю, не осуждайте! Не могу у вас более бывать, не могу, при всем уважении и симпатии к вам и к вашему дому!
Он встал, сдержанно поклонился и вышел, чуть не задев плечом Глинского. Хозяйка кинулась за ним.
- Скатертью дорога! - вызывающе крикнул вслед молодой человек с тонким, породистым лицом - Коля Петрищев, жених старшей дочери Оленьки.
- Нет, нет... - Из-за стола поднялся пожилой каперанг. - Так нельзя! Сердито бросил молодому:
- Да погодите вы! - и рысцой кинулся в переднюю.
Глинский растерялся. Он продолжал стоять у двери, за которой слышались приглушенные голоса. Там шепотом спорили. Но вот дверь снова распахнулась, и тот, кто выбежал вторым, вернулся.
- Все в порядке, - сказал он, дергая головой. - Недоразумение улажено, все останется между нами.
Выручила Глинского хозяйка. Взяв его под руку, повела знакомиться с теми, кого он еще не знал. Их было двое: один ничем не примечательный, лысеющий блондин, другой невысокий, коренастый, горбоносый человек восточного типа. Оба назвали свои фамилии невнятно.
Вечер прошел весело и так непринужденно, словно и не было никакого инцидента. Даже немного потанцевали под не слишком уверенный аккомпанемент Ларисы Евгеньевны.
Расходились рано, до наступления комендантского часа. Настенька задержала Глинского и, отведя в сторонку, шепнула: - Мама очень огорчена... Капитан Гриневич был дружен еще с покойным папочкой. И все из-за этого противного князя...
- Князя? - переспросил Глинский. Настенька приложила палец к губам.
- Ради бога, Димочка, это же тайна! Не проговоритесь никому, никому. Он здесь инкогнито, под другим именем. То есть не совсем инкогнито, он под своим именем. Только никто не знает, что он бывший князь. Впрочем, мама говорит, что государь император не утвердил этот титул бывших владетельных князей Шемаханских и он простой дворянин, как вы или я.
Тщеславие не позволило Глинскому признаться, что он вовсе не дворянин по рождению. Да и нужно ли было в этом признаваться теперь, когда все дворянские привилегии канули в вечность!
Воздух, казалось, стал плотным, тугим, хлестал порывами обжигающего ветра, давил на барабанные перепонки.
Чьи-то преступные руки подожгли Кронштадт сразу с четырех сторон. Дым несло на гавань. Стонали, ревели, выли корабли. Когда подавал тревожные гудки линкор "Андрей Первозванный", все кругом вибрировало. "Андрею" вторил рокочущим басом гигантский белый санитарный транспорт "Рига". А когда вступал еще один линкор, "Петропавловск", стоявший борт о борт с "Ригой", казалось, становится трудно дышать. Рыдали сирены эсминцев, мелодично подтягивали воздушные тифоны подводных лодок.
Четыре густых, черных столба дыма ползли по небу, сливались в одну темную тучу. На всех кораблях выделили пожарные партии сражаться с огнем.
Пузатый, черный буксир неуклюже ткнулся в борт "Гориславы". Буксир был забит матросами в брезентовых робах.
- А ну, давай! Сыпь сюда! Кто у вас там? - крикнули из буксирной рубки. - Идем тушить дровяную баржу.
Плотная матросская масса на буксире качнулась, стала тесниться, освобождая место. С "Гориславы" поспешно прыгали, кто с багром, кто с пожарным топориком или лопатой. Федяшин наверху торопил: - Давай, давай, шевелись! Некогда валандаться... Сам прыгнул последним, взглянул наверх все ли? Увидел - по шканцам "Гориславы" кто-то шел медленно, в неподобающем сегодняшним обстоятельствам белом кителе. Белый китель был как вызов. Федяшин ненавидяще посмотрел на этого прогуливающегося военспеца, не удержался, злобно крикнул: - А для вас что, светлый христов праздничек? Отмечаете святого лентяя?!
Офицер обернулся. Это был не ревизор, бывший мичман Глинский, и не штурман Свиридов, а сам командир корабля Ведерников. Черт их там разберет, этих барских сынков! Все трое молодые, стройные, все трое со спины схожие. Конечно, если б знал, что командир, не стал бы цепляться. Командир обязан не покидать свой корабль, обязан обойти палубу.. .
Штабеля сырых дров не очень-то охотно горели. Полыхало лишь там, где поджигатели предварительно полили мазутом, да еще дымился слой щепок на земле.
Часа через три с пожаром справились. Раскидали дрова, обдали водой из брандспойтов. Видимо, и в других местах пожарные партии работали успешно. Вместо могучих столбов дыма теперь кверху тянулись лишь ленивые струйки, таяли в поднебесье.
Юный фенрих флота российского Близар Овчина-Шубников и не ведал, что судьба готовит ему столько испытаний. Не единожды пришлось ему одолевать разбушевавшееся море, действовать клинком и пистолетом в баталиях на суше, вступать в поединок с хитроумными шпионами иезуитского ордена. Труднее всего оказалось разоблачить коварного морского беса, чьи проделки поставили в тупик даже Адмиралтейц-коллегию Петра I. Но сметливый и отважный воин и тут не посрамил чести россиянина.
В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.