В честь пропавшего солдата - [73]

На спортплощадку въезжает небольшая открытая машина, в которой сидят три девушки; они демонстративно упёрлись руками в свои талии и периодически прыскают со смеху, демонстрируя свои бюсты и бёдра. У солдата за рулём сильные загорелые руки и иссиня-чёрные глаза, глядящие наполовину скучающе, наполовину весело на других солдат, встающих и подходящих к машине. Они бесцеремонно рассматривают и непонятно называя их девушками по вызову, с пронзительными криками вынимают их из машины. Вскоре девушки, прижавшись друг к дружке и хихикая, заходят в школу, а следом за ними идёт солдат с мускулистыми руками. Его руки в карманах брюк и идёт он на сильных, кривых ногах.

«Представь, что они будут делать там», — говорит один из мальчишек, появляясь возле меня у ограды.

«Любовь должна быть прекрасной», — кричит он и что-то швыряет в забор, произведя адский шум.

«Как обезьяны в клетке, — думаю я. — Они ведут себя словно животные. Неужели солдаты не видят этого?»

Они машут мальчишкам, строят гримасы и ведут себя так, словно являются их близкими друзьями.

Я злюсь и завидую всем: моим друзьям, хихикающим девушкам и солдатам.

Что они находят таким весёлым, что они будут делать там внутри, почему царит такое странное, возбуждённое настроение?

Я не думаю о том, другом, что происходило между мной и им. Вероятно девушки получат сейчас рис с изюмом или жвачку.

Ну и что? Я должен идти в город и искать дальше, должен пытаться найти места с машинами, которые я видел с корабля. Я иду на улицу Адмирала Руйтервега, но, внезапно, когда я уже вижу дома и улицы, по которым люди ходят, стоят в очереди перед магазинами на тротуарах или работают у трамвайных путей, то дальше идти не осмеливаюсь.

Нужно ли мне туда идти? Вдруг я заблужусь, или что-то со мной случится? Но я должен найти его как можно скорее, каждый день, когда я его не ищу — день, прошедший впустую. Сегодня он может ещё здесь, а завтра, возможно, уже нет. Я прохожу ещё один квартал и ощущаю, как вырастает мой страх; я разворачиваюсь и больше ни о чём не думая, бегу в сторону дома. Хлопаю дверью, взлетаю вверх по лестнице и останавливаюсь, запыхавшись, в коридоре.

«Хорошо было снова играть со старыми друзьями?» — спрашивает моя мама. Я делаю вид, что не понимаю вопроса и скрываюсь в своей комнате.

Вскоре после этого она осторожно приоткрывает дверь и с беспокойством смотрит на меня.

«У тебя неприятности, Йен? Вы что-то не поделили? Если что-то случилось, то ты должен рассказать мне. Обещай мне это».

3

Вечером на нашей улице собираются праздновать.

На двух фонарных столбах висят динамики, из которых время от времени в промежутках между весело играющими маршами мужской голос обращается к жителям округи:

«Бросайте все дела и примите участие в сегодняшних торжествах. Будут организованы соревнования с привлекательными призами, будет отдельный стол, предназначенный для этого. Особенно большой вклад внесла всем хорошо известная жительница нашего квартала. Я не могу огласить её имя, но образец её пения вы сегодня услышите».

Снова гремят марши, и затем:

«Я рад сообщить, что герр Веринга согласился открыть празднование своей речью».

В восемь вечера улица заполнена детьми и их родителями, стар и млад — все на ногах. С нашего балкона я вижу людей в синей форме.

«Смотри, бойцы сопротивления», — говорит моя мама восхищённо, минуя небольшую группу девочек, держащихся за руки, многие семьи с других улиц, и среди толпы, тут и там, небольшими группами, люди в форме, затягивающиеся сигаретами и стоящие в ожидании.

«Пошли, — говорит моя мама. — Мы спускаемся вниз, ты уже решил присоединиться к нам?»

Я кривлю лицо.

«Там так много всего, и ты хочешь это пропустить? Ты не участвуй, ты только смотри».

Когда мы выходим из дверей, толпа перемещается в другой конец улицы; дети взволновано бегают сквозь толпу, крича и толкаясь от избытка чувств. Я очень тих и подавлен их дикими выходками, хватаюсь за руку матери, когда мы смешиваемся с толпой, и вообще предпочёл бы вернуться домой. Улица словно осушённый бассейн — вдоль нее протянуты веревки с большими флагами, развевающимися на ветру. Я иду над землёй вдоль высоких стен и ищу выход. На другом конце нашей улицы, неподалеку от школы, я вижу открытое настежь окно в квартире на первом этаже; подоконник искусно задрапированный флагом и повсюду на деревянной раме печальные нарциссы с надломленными бутонами.

Все собираются у окна и выжидающе смотрят. Посреди мелодии музыка с громким щелчком прекращается, гул голосов становится тише и затем затихает вовсе. В окне появляется мужчина в галстуке и с приколотой к пиджаку оранжевой ленточкой. Его лицо напряженное и торжественное.

«Мама, что это за человек?» — шепчу я.

Как такое может быть, чтобы человек был так толст после войны; это, должно быть, очень важный человек.

«Смотри. Я не знаю».

Я молча выдергиваю руку из её руки. Мужчина властно и приветливо осматривается. Перед ним стоит микрофон, по которому он щёлкает пару раз, после чего из динамиков раздаются глухие и скрипучие звуки.

«Дорогие земляки, — кричит он, — соседи, друзья».

Внезапно раздаётся пронизывающий, резкий свистящий звук, заставляющий некоторых людей схватиться за уши. Тут же раздаётся еле сдерживаемый смех, что потрясает меня: как можно так непочтительно хихикать, как можно смеяться?