В центре Вселенной - [24]

Глэсс шумно втянула носом воздух. Ее пальцы еще сильнее сжали перила.

– Я беременна, Фил, – сказала она. – На третьем месяце. И я хочу этого ребенка. Диане это не понравится.

Мороз пощипывал мое лицо. Я понимал, что должен радоваться, но вместо этого чувствовал нечто вроде сострадания, которое испытывают, глядя на птенчика, выпавшего из гнезда. Я не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, что этот не родившийся пока ребенок тоже будет обречен расти без отца, как мы с сестрой. Мне вспомнились зеленые глаза Мартина и сопровождавший его густой запах садовой земли. Мне бы хотелось, чтобы отцом был он или Кайл, чьи красивые, сильные руки выстругали Диане лук, но оба они исчезли много лет назад.

– Диана когда-нибудь точно заметит, – ответил я. – Самое позднее – тогда, когда у тебя появится живот.

– Я и не собираюсь от нее ничего скрывать, – почти со злостью воскликнула Глэсс. – Но всех вполне устроит, если она узнает об этом несколько позже, о’кей?

Я кивнул, понимая, что таким образом становлюсь ее соучастником, и снова уставился на неровную поверхность льда. Если присмотреться, можно было увидеть, как под ним медленно проплывали плоские пузыри воздуха. Внезапно во мне мелькнула надежда, и я поднял голову, глядя ввысь, однако в небе ничего не шелохнулось.

Когда мы добрались до рыночной площади, снова пошел снег – он падал так густо, что поглощал каждый звук, даже шум машин, тянувшихся вдоль улиц, словно в замедленной съемке. Их желтые фары излучали призрачный свет. Глаза двоих солдат с памятника героям войны холодно и безжизненно взирали на меня и Глэсс со своего постамента. Рождественские вывески, еще не убранные из некоторых витрин, казались нелепыми и неуместными. Праздничная суматоха осталась позади, и мысли людей уже давно были заняты планами на наступавший год.

Я тесно прижался к матери. Та бесцельно бродила от одной витрины к другой, раскрасневшись от мороза, со сверкающими глазами, и, казалось, не замечала тех неодобрительных взглядов, которые исподлобья бросали на нее некоторые прохожие. Меня всегда смущало то, что Глэсс в городе знала каждая собака и что маленькие человечки не любили ее, но еще больше я приходил в замешательство от того, что ей это, по всей видимости, было фиолетово. Мы подошли к церкви в северной части рынка, взбиравшегося вверх по склону Замковой горы. Тут нам случайно перешла дорогу одна из клиенток Глэсс, узнавшая ее. Женщина поспешно втянула голову в плечи, исчезнув за приподнятым воротником пальто, как черепаха в панцире. Наверное, в тот момент ей хотелось провалиться под землю так же сильно, как и мне. Занервничав, я опустил левую руку в карман пальто, нащупал гладкое холодное стекло снежного шарика, который вот уже несколько дней повсюду таскал с собой, и отвел глаза.

Именно так я его и увидел.

В нескольких метрах от меня и Глэсс, на верхней ступеньке лестницы, ведущей к порталу церкви, стоял мальчик. Когда он поймал мой взгляд, на его ярко-алых губах промелькнула легкая улыбка. Он был чуть выше меня и, возможно, немного старше. На меня смотрели глаза, темные, как у Дианы. На бледный лоб спадала прядь черных волос.

Глэсс обернулась и проследила за моим взглядом. Неожиданно она подняла руку и, к моему неописуемому разочарованию, помахала ему. Не заметить ее он не мог – в конце концов, она стояла прямо возле меня. Но он не отреагировал, оставшись неподвижно стоять у церковных врат, как восковая статуя. Улыбка исчезла с его лица, но глаза сверкали и прожигали дыры в моем пальто.

– Глэсс, прекрати!

Я вздрогнул, не узнав свой собственный голос. Глэсс засмеялась и помахала ему снова. Я ударил по ее вытянутой руке, но промахнулся и растянулся на оледенелых булыжниках мостовой. Во рту разлился соленый вкус крови – я прокусил губу, – и, чертыхаясь достаточно громко, чтобы Глэсс это услышала, я поднялся, покраснев до ушей, но мальчик исчез.

– Зачем? – набросился я на нее. Я был так зол и растерян, мне было настолько стыдно за нее и за свое падение, что хотелось ее убить. – Зачем ты ему махала?

Вместо ответа Глэсс показала на мужчину и женщину, которые вяло, как гонимые ветром листья, плелись друг за другом куда-то в метель. Тело мужчины было скрючено, он хромал на левую ногу, а лицо женщины, наполовину закрытое съехавшей набок меховой шапкой, казалось, сшил из первых попавшихся деталей вдребезги пьяный портной – настолько оно было кривым. Рта же почти совсем не было видно, и дыхание вырывалось из щели между еле заметными губами с тихим свистом.

– Посмотри на них, несчастных, – тихо произнесла Глэсс и добавила уже громче: – Это не город, а чертова помойная яма.

Я не понимал, о чем она говорит, но ее тон, в котором явственно ощущалось превосходство, испугал меня. Глэсс положила мне руки на плечи, наклонилась и вновь кивнула в сторону удалявшихся мужчины и женщины, исчезавших за завесой снега, как домик, когда я тряс снежный шар.

– Люди в этом месте, – сказала она, указывая на окружавшие нас дома, – уже сотни лет связаны друг с другом и считают, что так и должно быть. Но эти же люди возненавидят тебя, когда рано или поздно ты найдешь того самого, кто тебе понравится.