В бурном потоке - [32]

Тут Франк все понял. Боль была точно удар дубиной, она оглушила его, сковала все его мысли, даже желание покончить с собой. Сидя скрючившись на полу, Франк долго и бессмысленно созерцал башмачки на пуговицах, принадлежащие Валли. Затем вспомнил о бутылке вина, которую все еще держал под мышкой. Он тут же выпил ее всю — и заснул.

Утром фрау Ашенгрубер обнаружила его. Как обычно, из соображений экономии, она не зажгла свет и заметила Франка, лежащего на полу, только когда об него споткнулась. При виде его бледного, искаженного лица, рассыпанных вокруг белых таблеток ее первой мыслью было: «Самоубийство!» Ее вопли подняли остальных жильцов. И от этого Франк очнулся. Тупо и растерянно озирался вокруг, но был жив, бесспорно, жив. Его пробуждение лишило фрау Ашенгрубер великолепной сенсации. Да и перед жильцами осрамилась! В ярости накинулась она на Франка.

Валли положила конец этой сцене. Несколькими высокомерными словами она вызвала полную перемену в настроении хозяйки. Бедного Франка зря обижают. Он-де, ради того чтобы снять с этой необычной ситуации какой-либо налет двусмысленности, провел ночь в коридоре, перед дверью своей комнаты, так сказать, в роли хранителя ее чести. Этой дружеской услуги, а также гостеприимства фрау Ашенгрубер она никогда не забудет. А вообще-то — у нее жар, по меньшей мере тридцать девять. Не будет ли Франк так добр вызвать к ней хорошего врача?

Он ушел, не проронив ни слова. Первый взгляд Валли сказал ему, что надеяться не на что, что он никогда, даже в минуты объятия, не обладал ею. Он пошел, как был: неумытый, небритый и растерзанный, в пропотевшем воротничке и сбившемся набок галстуке.

На ближайшем углу ему пришлось подождать, пока с грохотом проедут пожарные. При этом он увидел себя в зеркале на витрине какого-то магазина модных товаров — и обомлел. С внезапным интересом стал он разглядывать свое лицо. Черты как бы отвердели. Резко обозначились скулы. Глаза были обведены темными кругами и казались непривычно большими. Левый висок чуть поблескивал сединой.

«Лицо аскета, — констатировал Франк со страдальческой гордостью, — боль, отречение и энергия, сжатая в кулак энергия, которую ничем не сломить…

Какую главу в мемуарах или в «воспитательном романе» можно было бы создать на основе этой встречи со своим отвердевшим «я», — думал он. Нет, жизнь еще не кончена. Перед ним еще стоят задачи, цели, ему еще предстоят победы — о, какие победы!

Франк быстро внес некоторый порядок в свою растрепанную прическу, поправил воротник пальто и с высоко поднятой головой зашагал дальше.

VII

Вена, 20 марта, 1917 года.

Хуртиглейн, верное сердце, это правда, что мои последние письма «позорно коротки и деловиты», но лишь по необходимости, а не по моей воле, поверьте мне! И это послание опять-таки, само собой разумеется, обращено не столько к незаменимому секретарю «Тагесанцейгера», сколько к другу, всегда готовому помочь; слышать о нем и писать ему в эти времена больших и малых треволнений служит истинным бальзамом для души. Собственно говоря, наше традиционное tête-à-tête в кафе «Конти» было бы очень ко времени именно сейчас, ибо за последние дни произошло весьма многое, достойное разговора. К сожалению, у меня нет знаменитого ковра-самолета, поэтому мне придется множество интереснейших новостей, о которых в письме не скажешь, отложить до следующего приезда в Прагу. Но уж тогда Ваша вполне законная любознательность будет удовлетворена полностью.

Однако надо писать короче. Уже без четверти шесть, а я условился поужинать с одним знакомым, только что приехавшим из Швеции, он привез с собой первые сообщения очевидцев о революционных событиях в Петербурге. Я здесь единственный публицист, который имеет доступ к этим материалам. Получится основательная статья для воскресного номера: штурм дворцов аристократии, разоблачение тайн Петропавловской крепости, интимная жизнь императрицы среди вихря революции и т. д. и т. п. Сообщите старику — пусть у него заранее текут слюнки. По-моему, я не ошибаюсь, что за это время его гнев на «скудость и устарелость» моих последних венских впечатлений и внешнеполитических заметок уже улегся? Во всяком случае, большое Вам спасибо за Ваш своевременный сигнал и храброе выступление в мою защиту. Не нужно объяснять Вам подробно, насколько мне было не по душе целых четыре дня (и каких дня) возиться с сомнительными делами фрейлейн Валли Рейтер. Но что я мог поделать? В моем письме к доктору Кухарскому Вы прочтете, почему я в интересах нашей газеты — как-никак фрейлейн Рейтер будущая ее совладелица — счел совершенно необходимым переправить больную в санаторий, занявшись этим делом лично, а также обеспечить деликатный подход ко всем деталям ее похожего на бегство отъезда из замка Хедервари и ее прибытия в Вену. Как вы увидите, я также не скрываю своего сомнения, что и д-ру Кухарскому и другим (хотя бы фрау фон Врбата, до сведения которой я довел происшедшее, не считая себя, конечно, компетентным сообщать что-либо, кроме факта болезни и начавшегося выздоровления), — что им следовало бы принять какие-то меры, чтобы мадемуазель Валли своими любовными историями не компрометировала имя Рейтер. Это имя в наши дни является одним из немногих имен, которыми еще может гордиться австрийская журналистика. И как нередко выражался сам Старик, является в качестве такового некоей res publica — делом общественным, в самом лучшем смысле этого слова. С этим фактом, как некоторым ни трудно, должны считаться и теперешние носители его имени и вести себя сообразно. Вы знаете меня достаточно, дорогая Хуртиг, и знаете, что я человек свободомыслящий и ничего так не презираю, как ханжество и подглядывание в дверную щелку. Но я все же когда-то во многих отношениях был близок нашему Александру Рейтеру и потому каждый раз ощущаю словно укол, когда свойственный ему великодушный и широкий образ жизни у его «любимой внучки» деградирует до обыкновенной вульгарности. Вы просто не можете себе представить, Хуртиглейн, в каком состоянии — внутреннем и внешнем — Валли Рейтер прибыла сюда. И до чего она опустилась. В моей графе особых расходов Вы увидите, что я, между прочим, выложил пятьдесят семь крон, чтобы покрыть ее долг, — деньги она заняла у какого-то коммивояжера фирмы колониальных товаров, Херцега Ласло, Кошице. (Последнее сообщаю вам в порядке абсолютно приватной информации!..) Перед ее отъездом из замка Хедервари, вероятно, произошел хорошенький скандальчик, ибо, насколько мне известно, у Куглера в Будапеште были уже заказаны даже конфеты для свадебного обеда. Объяснение, приведенное мадемуазель с преувеличенной развязностью и состоящее в том, что якобы в последнюю минуту у барона обнаружились некоторые извращенные наклонности, не кажется мне заслуживающим доверия. Во-первых, я считаю, что известная извращенность отнюдь не отпугнула бы Валли от брака, и, во-вторых, я не могу поверить, что если бы у молодого Х. действительно были такие наклонности, Валли уже давным-давно об этом бы не проведала. Уж она-то не принадлежит к тем простачкам, которые покупают кота в мешке.