В бурном потоке - [28]

— Ваш покорный слуга, фрейлейн. Мы уже давно не имели чести… — Он подвел их к столику и одновременно скользнул испытующим взглядом по Франку, который постарался придать себе как можно более высокомерный вид и выставил вперед подбородок.

— Утомительная ли была поездка, фрейлейн?

— Да как сказать, Стефан. Я ведь всегда считала, что скука — самая утомительная вещь на свете. Но скажите нам, что у вас сегодня есть вкусного. Я, кажется, умираю с голоду.

И на третий год войны, год сушеных овощей и брюквы, еще ели сытно у «Захера», у «Мейсля и Шадна» и в двух-трех других ресторанах первого венского района, имена владельцев коих упоминались еще в старинном списке первых кулинаров империи. Только входы были затемнены и окна плотнее занавешены, с тех пор как в приказе, изданном имперской канцелярией, хозяевам ресторанов предлагалось «принять соответствующие меры, дабы ярким освещением, а тем более видом сидящих за столами посетителей не вызывать нежелательного озлобления у прохожих из менее состоятельных классов». А на меню, под стихами, призывающими подписаться на седьмой военный заем, можно было прочитать объявление, что к кофе сбитых сливок не подают и на каждого посетителя полагается только по одной порции десерта.

Франк ожидал с некоторой тревогой составления меню: ведь чтобы остаться в глазах такой Валли Рейтер достойным кавалером, недостаточно обладать смекалкой и уметь работать локтями (как на службе и в общественной жизни), нет, тут требуется как раз то, что ему не дано, — светский лоск, обаяние и та небрежная самоуверенность в обхождении с Властью и Богатством, которая присуща всем этим вылощенным, вызывающим презрение и зависть господам с «аристократической детской». Однако все прошло удивительно гладко. Франку приходилось только следить за игрой бровей на лице Валли во время предложений кельнера, и он уже твердо знал, что следует заказать, а именно: раки в желе, грибной суп, заднюю ножку косули а-ля Эстергази и малиновое суфле, ко всему этому не очень сухое венгерское вино, а в заключение мокко и вишневку.

Кушанья, вино, атмосфера светскости, восхищенные и завистливые взгляды мужчин, устремленные на его даму, и прежде всего флюиды, исходившие от самой Валли, все это вызвало у Франка какое-то хмельное, счастливое состояние: уши у него горели, ему приходилось то и дело тайком вытирать руки салфеткой. Соблазнительные картины, возникавшие перед ним во время поездки в Хитцинг, снова окружали его, появляясь то в стаканах с вином, то в призмах люстр, то в серебряных мисочках или в зеленых глазах Валли, хотя, встречаясь с ней взглядом, он тут же спешил отвести его.

Как странно, что именно сегодня он думал о Валли! Это не могло быть случайностью. Это, наверное, предопределение!

По ее просьбе он рассказал о похоронах ее деда, — она знала о них очень мало, лишь на основании нескольких туманных фраз в письмах тетушки Каролины. Описание семейного скандала, имевшего место перед вскрытием завещания, и затем общей ошеломленности, когда стали известны последняя воля Александра Рейтера и распоряжения относительно наследства, чрезвычайно развеселило Валли. Видя ее настроение, Франк стал расцвечивать свое повествование все более гротескными деталями.

В самый разгар его рассказа за несколькими столиками у входной двери возникло какое-то движение, сидевшие стали перешептываться, звякнула, упав на пол, серебряная вилка, взволнованно взлетели полы фрака на суетившемся метрдотеле, возглас удивления пронесся над приглушенным гулом голосов. Валли сделала Франку знак, чтобы он замолчал, — однако больше ничего особенного они не увидели и не услышали; движение улеглось, как успокаивается вскоре зеркальная поверхность пруда, после того как в него бросили камень.

Франк хотел продолжать свой рассказ, но Валли отрицательно качнула головой. Она подозвала метрдотеля.

— Что-нибудь случилось, Стефан? — спросила она, не скрывая любопытства, и притом так громко, что одетый под «сердцееда», затянутый драгунский ротмистр, сидевший за соседним столом, даже обернулся.

— Граф Кинский привез новость из штаба военных корреспондентов, — пояснил метрдотель, многозначительно нахмурив лоб, — в Санкт-Петербурге будто бы вспыхнула революция. Говорят, царь бежал в самую последнюю минуту и во главе гвардейского корпуса идет на столицу, чтобы освободить царицу и цесаревича, которые в Зимнем дворце осаждены восставшими. Граф Кинский полагает, что царица и наследник уже убиты. Если это действительно так… правда, мы находимся с Россией в состоянии войны… Но уж это, что ни говори, чересчур… так обойтись с женщиной царской крови…

Франк почувствовал, как в нем проснулся журналист. Он хотел было расспросить о подробностях, но, взглянув на Валли, заколебался.

Далеко откинувшись назад, она прикуривала сигарету от зажигалки, поднесенной ей метрдотелем.

— А… революция в России! Я-то ждала какой-нибудь сенсации, — заметила она с разочарованием и после глубокой затяжки продолжала: — Скажите, Стефан, вы были тогда при том, когда Фридрих Адлер совершил покушение на премьер-министра?

Метрдотель принял такой вид, словно должен был восстановить свою честь, находившуюся под смертельной угрозой: