В будущем году — в Иерусалиме - [40]

Сегодня в ателье побывали два мыльных пузыря. Два абсолютных нуля из аристократического дома. Близнецы, единственной забавой которых является то, что их путают. Они гордятся тем, что их трудно отличить друг от друга. Разве это не характеризует их достаточно? Обрести собственное лицо, собственную индивидуальность — разве не в этом состоит смысл существования? Так нет, они находят этот смысл совсем в обратном. Эти забавные парни попытались ухаживать за мной. Это было восхитительно! Папа был в полном смятении от всего этого спектакля. „Ты представляешь себе, какие последствия могли иметь твои шпильки в их адрес? — сокрушался он. — Сами господа Балицкие проявили интерес к твоей скромной особе!“ Простофиля ты наш дорогой! Старый остолоп, который за малость меня почитает. Да один мой мизинец интересней, чем оба эти ничтожества, вместе взятые. Студенты, по-солдафонски щелкающие каблучками, с глубокими отметинами заядлых забияк на носах и губах. Впрочем, только по шрамам этим и можно отличить одного от другого. В остальном они одинаковы, как две печеночные тефтельки. Будущие правоведы — курам на смех! Они говорят в один голос, но их слова — все равно что пустые орехи на сухой ветке.

У моего папы очередные иллюзии: шутка ли, столь высокородные персоны заинтересовались такой малостью, как его дочь! Впрочем, если я в принципе что-то для них собой являю, так это ничтожная песчинка, каких неисчислимое множество вокруг. Некое дифференцированное органическое соединение из различных элементов Периодической системы. Калейдоскоп из всех красок спектра, которые мельтешат перед глазами. Для этих господ я всего лишь волнистый попугайчик, которого поймали и посадили в клетку. Им хочется проникнуть в мой круг, вонзить в меня свое жало, покуда я не упаду бездыханной. Вернее, покуда я не опрокинусь на спину беззащитной. Но они жестоко заблуждаются. Меня они не заполучат никогда, хотя я — всего лишь Розенбах, а они — Балицкие. Папу они впечатлили, потому что принадлежат к третьему по значимости дворянскому роду. Потому что они студенты университета. От слова „университет“ у папы глаза увлажняются от умиления. Он мечтает, чтобы и я стала студенткой. Безразлично, какого факультета. Лишь бы я поднималась на верхние этажи общества. Сам он — жалкий демон, не сумевший подняться ступенькой выше. Они вышвырнули его, как вышвыривают всех евреев. Раньше или позже. На собственной шкуре испытал он, как преходящи все эти титулы, звания, почести и сама честь. „Только знания никто у тебя отнять не может“, — вздыхает он, и потому, дескать, мне следует учиться. Подняться, как можно выше. Папа путает „выше“ и „лучше“. Он клянется, что только добра мне желает. И делает при этом все наоборот. К примеру, сегодня. Эти два существа покидают дом, и он зовет меня в кабину для переодевания. В руках у него вешалка, на ней — два мундира. Он снимает один из них, прикладывает ко мне и произносит с волнением: „Надень это, дитя мое. Я хочу видеть, как к лицу тебе мундир“. Я нахожу это абсолютно нелепым, но стараюсь ответить ему сдержанно, что наряд этот не имеет к университету никакого отношения. Балицкие обряжаются во все это, отправляясь на свои поединки и кутежи. А под бравыми мундирами — они примитивные одноклеточные существа. Но папа настаивает — я должна поступать, как он велит, и я согласилась участвовать в этом дурацком маскараде. Я переоделась и встала перед зеркалом. Жалкое зрелище! Я выглядела, как расфуфыренная обезьяна. Я сгорала от стыда, а папа светился счастьем. Мальва Розенбах при сабле с кисточкой и золотой рукояткой. „Моя дочь будет зачислена в университет! Первая женщина — студентка университета! Они будут поражены, дитя мое! Подойди ко мне, мой ангел. Я должен запечатлеть тебя такой. Именно такой: как корпоранта Габсбургского…“

Противно все это, но я позволила папе уговорить себя. Полдюжины поз — так хотел он. Слева и справа. Вблизи и на общем плане. С саблей в руке и без нее. „Это прекрасно!“, — не унимался папа. На самом деле это было ужасно. Отвратительно и смешно».

* * *

Насчет «отвратительно» — спору нет, а насчет «смешно» — Мальва, увы, заблуждалась. В итоге сложилось так, что было совсем не до смеха и даже напротив.

Порученец Лео, этот дряхлый господин Сероцкий — у него была кличка Склероцкий, потому что он вечно все забывал и делал наоборот, — совершил жуткую ошибку, от которой Розенбахам было в пору вешаться. На стойке, где обычно лежат снимки, подготовленные для рассылки их заказчикам, слева лежали фотографии высокородных господ Густава и Аугуста, а рядом справа — полдюжины фотографий пленительной Мальвы Розенбах в наряде студента-корпоранта с саблей, с шелковым бантом и в форменной фуражке. Сероцкий, конечно же, перепутал снимки и доставил Балицким фотографии описанного Мальвой маскарада с переодеванием. То, что произошло потом, можно назвать комедией ошибки или, вернее, мелодрамой с трагическим концом.

Утром следующего дня дверь ателье распахнулась и высокородные близнецы буквально влетели внутрь. Один держал в руке желтый конверт, другой — шесть полуформатных фотографий.