В боях и походах (воспоминания) - [4]

Однажды я пас, как обыкновенно, свое стадо. Барашки мои выросли, превратились в красивых рослых баранов. Неподалеку от стада несколько степных диких орлов слетелись на тушу дохлого барана. Острыми клювами и когтями они рвали падаль, взлетали, снова садились. Вдруг они что-то не поделили и затеяли драку. Я с любопытством смотрел, как орлы били друг друга крыльями, клювами, кричали, и не заметил, что несколько старых орлов забивают маленького орленка. Он жалобно кричал и пытался вырваться. Ему приходилось совсем плохо. Я решил выручить его из беды и побежал на помощь орленку. Чтобы разогнать дерущихся птиц, я стал кричать и махать руками. Я страшно удивился, увидев, что орлы меня совсем не испугались. Они продолжали драться. Я подошел еще ближе. Тогда один огромный старый орел вырвался из стаи и кинулся на меня. Страшным клювом он ударил меня по голове. Я упал и уткнулся головой в землю. На меня налетела вся стая, обрушились сотни ударов. Если орлы разорвут полушубок, они меня заклюют насмерть! Я видел, как ловко ловили они в степи зайцев, как кидались на них с высоты и уносили бедных зверушек в поднебесье...

От боли и страха я неистово заорал. Орлы продолжали клевать меня и раздирать полушубок когтями. Вдруг послышался топот. Со всех сторон бежали и скакали на конях чабаны. Они кричали на птиц. Орлы вовсе не спешили оставить свою добычу. Взлетая, они задевали меня своими огромными крыльями. Я поднял голову. Орлы уже были высоко в небе. Меня окружили пастухи. Чабан сорвал с меня полушубок.

— Дешево отделался, парень! — сказал он. — Поклевали тебе спину до крови да в голове провертели дырку.

Тут только я увидел мой прекрасный, мой новый полушубок! Он лежал на земле. Я поднял его. Спина, плечи, рукава — все было изорвано в мелкие клочья.

На моем лице, наверное, было написано такое отчаяние, что все пастухи принялись меня утешать. Они предложили попеременно носить их собственные полушубки.

— Ведь не сидеть же тебе, Ока, зимой безвыходно в кибитке! Не горюй! Пусть полушубок пропал, зато ты сам жив остался! С орлами шутки плохи.

Некоторые предлагали обратиться к хозяину с просьбой уступить подешевле новую овчину.

Пастухи горевали вместе со мной. И мое горе показалось мне уж не таким ужасным.

С той поры я не выношу орлов. На охоте я с особенным удовольствием их стреляю. И, когда возьмешь в руки большую, бездыханную и уже не страшную птицу, вспоминается детство, степь и изорванный в клочки полушубок.

ГАЛЗАН

Был у меня любимый друг — пес Галзан. Он был большой, серый, лохматый и хорошо знал свое дело Если лает — значит, разбегаются овцы. Мы с Галзаном шумим и бегаем до тех пор, пока овцы не соберутся в отару. Когда я дрался с орлами, пострадал и Галзан. Он защищался, а его так сильно ударила клювом в спину орлица, что пес взвыл от боли. Он схватил птицу, но она изорвала когтями его уши и ноздри. Бедный Галзан!

Не прошло и года, как случилась новая беда — мне пришлось навсегда потерять верного друга. Вот как это случилось. Приехал на хутор пьяный чиновник — собирать подати да заодно скупать по дешевке овец. Он «развлекался»: сидел на бричке и стрелял в небо из револьвера. Услышав выстрелы, мы с Галзаном поспешили на хутор. Галзан стал лаять на чиновника, побежал за бричкой, преследуя непрошеных гостей. Раздался выстрел — и бедный Галзан ткнулся мордой в траву. Я бросился к другу. Из лохматой головы текла тонкая струйка крови. В эту ночь я не мог заснуть. Я горько плакал. За что, за что пьяный чиновник застрелил моего верного и любимого друга?!

Я — ЛИШНИЙ РОТ

Наступила холодная снежная зима. В степи бушевали метели. В трубах завывал ветер. Зимой делать у хозяина было нечего. Родным пришлось взять меня домой. В бедной, полуголодной семье прибавился лишний рот.

Чтобы оправдать свое существование, пришлось и дома работать не покладая рук. Я прибирал кибитку, отметал снег, разводил огонь, варил калмыцкий чай и даже выполнял обязанности няньки. Это было самое неприятное, хуже службы у хозяина. Маленькая сестренка, которую я нянчил, вечно болела, вечно кричала.

На улице мальчишки играли в войну, в конницу, в разбойников, катались на санках, а я, глотая слезы горечи и обиды, ходил по кибитке и укачивал сестренку:

— Баю-бай, баю-бай... а-а-а...

С улицы доносились веселые крики, смех, возня. Сестренка заливалась плачем, а я ходил взад-вперед, взад-вперед и напевал:

— Баю-бай, баю-бай, а-а-а... Мама, она, может быть, есть хочет? — говорил я. — Покормите ее, мама.

Мать бросала работу и брала на руки сестренку. А я в один момент накидывал на плечи полушубок и выбегал на улицу к ребятам. Начинались игры. Бойцы наступали в конном строю на снежную крепость. В это время из кибитки выходила мать и кричала:

— Ока, Ока! Иди, шалопай, домой! Куда ты, негодный, запропастился?

Нехотя я возвращался домой. Брал снова на руки сестренку. Она снова отчаянно кричала. А я ходил и ходил по кибитке и до хрипоты напевал:

— Баю-бай, баю-бай... а-а-а...

КАЛМЫЦКИЕ СКАЗКИ

В скучные зимние вечера огонь не зажигали: не было керосина. Только в особо торжественные дни, когда приходили к нам в гости соседи, мать зажигала коптилку, наполненную бараньим салом. Отец рассказывал сказки. Лежа в углу кибитки, я внимательно слушал.