В бой роковой... - [90]

Да, имена их стали священными для всех советских людей. И от этого Эмилии Яковлевне стало легче. Город теперь мало похож на прежний. Выглядит молодеющим, день ото дня поднимает этажи жилых домов, школ, больниц. Неузнаваема и Кузнечиха. И железнодорожный мост через могучую реку переброшен. Без устали трудится порт, заполненный иностранными пароходами — английскими, французскими, американскими, канадскими, итальянскими. Не танки и пушки разгружают с них, как когда-то, а товары, нужные человеку. Хороша она, мирная жизнь, за которую самоотверженно бился наш трудовой народ, его Красная Армия, борцы подполья, действовавшие оружием живого и печатного слова...

Думая о чем-то своем, Эмилия Яковлевна заметила:

— Моей настольной книгой стала повесть американского писателя Эптона Синклера «Джимми Хиггинс»... Особенно привлекают меня страницы, показывающие, как солдат Джимми связался с архангельским подпольщиком, как получал от него листовки и распространял их среди своих товарищей. Какая правдивая картина! Читая книгу, я живо вспоминаю Джона — каким он был в госпитале и каким выходил из архангельской тюрьмы. Не он ли явился прототипом героя этого произведения? Не его ли постигла такая страшная судьба?..

Она глубоко задумалась, глядя из окна гостиницы на Западную Двину, или Даугаву, как ее называют латыши, мирно несущую свои воды в Рижский залив. А видела, наверное, Северную Двину — свидетельницу геройских дел подпольщиков.

Кузьмин все чаще задумывался над тем, что неплохо было бы написать книгу об агитации и пропаганде среди войск противника. У него собрался большой материал — образцы листовок на всех языках, документы, письма, блокноты с дневниковыми записями бесед с пленными, с работниками Федерации иностранных групп. Представляли интерес очерки и мемуары иностранных и бывших белогвардейских деятелей, обильно выходившие за рубежом.

Немало материалов давали беседы с боевыми соратниками и друзьями по Северному фронту — Кедровым, Петиным, Ореховым, Пластининым и другими.

Представилась возможность получить кое-что в заграничных поездках. Летом 1925 года Кузьмин как комиссар Балтийского флота был с визитом советских кораблей в Италии. Неожиданно у него произошла здесь приятная встреча. «Синьор комиссар!» — услышал он возглас при посещении кораблей очередной группы итальянцев. Перед ним стоял человек средних лет в рабочей блузе: «Не узнаете?» Кузьмин пытался вспомнить: не знакомый ли по Капри нашелся? «Вологда, Вологда!» — напомнил знакомый.

На второй день итальянец привел еще несколько человек, из тех, кто был в плену на русском Севере, и в каюте целый вечер шел нескончаемый разговор.

Через пять лет аналогичная встреча произошла в Париже, куда Кузьмин попал как генеральный консул СССР. Устроил он как-то вечер для детей эмигрантов, изъявивших желание вернуться в Россию. На него пришли и французы — из тех, что были у нас в плену. Одного из них Кузьмин сразу узнал — это он выступал на митинге в Вологде, рассказывал о французском батальоне, который первым отказался воевать, покинув позиции.

Разговорились старые знакомые и «Марсельезу» спели, как тогда, в Вологде. Дочь Кузьмина Лена, комсомолка, была запевалой. «Мы часто вспоминали вас, господин комиссар, нашего первого учителя», — говорили французы. Бывший военком разволновался. Еще сильнее захотелось ему взяться за книгу.

А когда вернулся в Москву, зашел к Уборевичу, ставшему уже членом Военного совета при Наркомате обороны СССР. Поделился с ним своей задумкой:

— Ведь большое дело делали, стоит о нем рассказать. Тем более, что на Западе вынуждены признать эффективность нашей, большевистской пропаганды. Вот одна из книг с коротким заголовком «Архангельск», ее автор укрылся за псевдонимом Хрониклер[30]. Есть все основания полагать, что это тот самый американец, с которым я встречался на переговорах.

Раскрыв книгу, Николай Николаевич сказал:

— Здесь много о нашей пропаганде сказано. Вот, например, послушай: «Тысячи листовок, объявлений, манифестов, словом, всякой зажигательной литературы разбрасывалось по протоптанным союзными патрулями лесным просекам. Временами это буквально была бумажная бомбардировка на русском, французском, английском языках. Многие такие заряженные огнем ненависти обращения — в этом надо искренне сознаться — находили отклик у истомившихся солдат и иногда даже вызывали дезертирство».

Кузьмин взял другую книгу: Айронсайд. «Кампания на русском Севере».

— Эту читал.

— Обратил внимание, Иероним Петрович, на такие слова: «В минувшую войну... большевики в полной мере пользовались оружием пропаганды. Каждое дерево за нашими линиями было оклеено прокламациями на всех языках».

— И о восстаниях в войсках пишет, — добавил Уборевич. — Видно, всерьез задумался генерал над прошлым.

— В общем, Иероним Петрович, па десятом съезде партии Ленин справедливо сказал: наши противники признают, что мы сделали чудеса в развитии агитации и пропаганды. Весьма убедительна и его отповедь врагам. Вот...

Вынув свой блокнот и полистав его, Кузьмин прочитал строки из доклада Ленина на I Всероссийском съезде трудовых казаков: «Разве вы, господа капиталисты, не применяли таких средств?.. Разве вы... не развили агитации? Разве у вас не во сто раз больше бумаги и типографий? Если сравнить наше количество литературы с вашим, разве не получится горошинка на нашей и горы на вашей стороне? Однако ваша агитация провалилась, а наша одержала победу»