В бой идут 2 - [64]

К несчастью, я обладаю хорошо развитым воображением и неудачно скроенная последняя фраза заставила меня улыбнуться. И хорошо, что не покраснеть.

— Очень смешно! — фыркнула дама. — Вы вообще — тренер?

— Тренер.

— А Аглая где?

— Ну… С другими тренерами. На тренировке.

— А вы что — филоните?

— Э-э-э… Нет. У меня библиотечный день.

Дама опять фыркнула.

— Вы можете ее сюда вызвать?

— Зачем?

— Ну раз вы отказываетесь объяснить, что происходит, я вынуждена обратиться непосредственно к дочери. Чтобы получить информацию из первых рук.

— Да я, собственно, не отказывался… Если хотите, я могу…

— Вы будете вызывать, или мне полицию вызвать? — холодно поинтересовалась дама.

— Сейчас попробую.

Я набрал в личном чате: «Патрик, ты сейчас сильно занята?»

Ответ пришел мгновенно: «Совсем не занята, у нас перерыв минут на тридцать, пока свиньи респятся. А что?».

«Можешь в колледж вернуться? Думаю, что ненадолго».

Небольшая пауза.

«Без проблем, Сергей Дмитрич сказал, что можно и не торопиться. Он, если что, у девчонок танкование потренирует. Только вы меня поводком выдерните, а то лень до портала идти».

«Дергаю?»

«Да»

В ту же секунду в библиотеке появилась Патрик. Она увидела мать, и ее глаза сначала стали очень удивленными, а потом — очень злыми.

— Что ты здесь делаешь? — не проговорила, а скорее прошипела она. — У тебя же нет аккаунта!

— Теперь есть, — с вызовом ответила ничуть не испугавшаяся дама, — А вот магазина в Ляличах больше нет. Продала. Дорогое это удовольствие, как выяснилось. А что делать, если дочь переселилась в виртуальность и мать родную знать не хочет?

— Зачем. Ты. Сюда. Пришла. — голос Патрика просто звенел металлом.

— На тебя посмотреть! — не осталась в долгу мать. — Узнать, наконец, что происходит! Ты что, соплюха, совсем рехнулась? Решила, что раз колледж заканчиваешь — то и бога за бороду взяла? А мать тебе уже не указ, да? Оперилась, говоришь, крылья распушила?! Да я тебе сейчас перья-то повыдергаю! А ну — отвечай, что это еще за афера, что за дружки? Куда ты влезла? Что вообще происходит? Почему я обо всем последней узнаю?

Патрик молчала, только бледнела все сильнее и сильнее. А госпожа Леонидова, если она, конечно, Леонидова, расходилась все больше и больше.

— Что ты молчишь? Воды в рот набрала? Ты вообще знаешь, сколько мне этот твой колледж обошелся? Мать с утра до вечера пашет как ломовая лошадь, с шести до двенадцати каждый божий день, каждый божий день! А ты? Ты вообще о ком-нибудь, кроме себя, думаешь? Коза драная! Ты понимаешь, что если я завтра сдохну от инфаркта, то ты по миру пойдешь, потому что ни хрена не умеешь и учиться ничему не хочешь! Почему я должна опять уйму денег вкладывать, аккаунт заводить, здесь тебя по всему колледжу с собаками искать, людей занятых дергать — потому что из тебя дома слова не вытянешь! Ничего добиться невозможно! Быстро отвечай, дрянь, — что происходит?!

— По колледжу, значит, бегаешь? Людей занятых дергаешь? — губы у Патрика тряслись, как будто их кто-то дергал за нитку. — Мало тебе Дальнереченска, еще и здесь меня теперь позорить будешь, да? Видеть тебя не могу! Меня тошнит от тебя, поняла?

Она метнулась к двери, но на пороге остановилась, и отчетливо отчеканила по слогам:

— Не-на-ви-жу-те-бя!

И хлопнула дверью так, что я порадовался за качество здешних косяков.

Секунду-другую я стоял совершенно ошалевший, разглядывая столь громкую, как выяснилось, дверь. В это время сзади раздался странный и очень неестественный звук. Примерно такой получается, если надуть воздушный шарик, а потом растянуть пальцами горловину.

Я оглянулся. Мама Патрика выла. Она повыла, наверное, с минуту, а потом, глотая слезы, принялась причитать.

— Дура я старая-я-я! Опять я все испортила-а-а-а! Да что же это такое? Да за что мне это все? За какие-такие грехи? И чем это я бога прогневила, что он так карает-то меня!!! Это же никакого сердца так не хватит — так болеть…

Потом она запричитала что-то уже совсем неразборчивое, а я стоял, как дурак, и слушал. Потом, наконец, догадался, налил из кулера водички и сунул стакан ей в руку.

Она, давясь, выпила половину, потом помолчала минутку и абсолютно ровным голосом спросила:

— Вот что мне делать, скажите? Вы ведь старый человек, здесь не поймешь, но я чувствую, что вы старик. Мы, коммерсанты, людей чувствуем, без этого ничего не получится. Вы жизнь прожили — скажите, что мне делать?

Я молчал.

— Людей чувствую, а дочь родную — нет. Она как будто за стеклом сидит, и не достучаться до нее, не докричаться — хоть наизнанку в крике вывернись. Когда так случилось, когда потерялась кровиночка моя?

И она опять заплакала.

— Вы знаете, у меня ведь никого нет, кроме нее. Вообще никого, даже себя. Я на себя давно рукой махнула, только ради нее живу. Я ведь ее в семнадцать родила, одна, и всей помощи — только мама. Папашка ее свинтил сразу, как только про ее будущее появление узнал. Роды тяжелыми были, она лежала неправильно и ногами вперед пошла. Я думала — сдохну, когда рожала. Натурально сдохнуть собиралась, на тот свет отчаливать. Акушерка-старуха вытянула — как давай меня матом крыть. Трехэтажным, я такого и не слышала тогда. Помогло, как ни странно, собралась я, выдавила ее из себя. А потом…