В большом чуждом мире - [7]

Беда!

Он устал, голова у него горела и во рту пересохло. От поисков устать он не мог, и это его пугало. Должно быть, дело тут в дурном предчувствии. Он предчувствовал беду, нет — он знал и мучился несказанно. Вскоре он увидел еле сочащуюся струйку. Набрав в шляпу воды, он жадно выпил несколько глотков. Ему стало легче, и он пошел дальше чуть бодрее. Эта змея, думал он, просто увидела со склона воробьиное гнездо и поползла к добыче, а он совершенно случайно попался ей на пути. Вот и все. А может, она чуяла, что он здесь пройдет, и по вредности своей сказала: «Напугаю-ка я этого раба божьего». А с другой стороны, человек ведь чаще надеется, вот змея и решила: «Идет тут один, и не знает и знать не хочет своей беды. Предупрежу-ка я его!» Да, не иначе. От судьбы не уйдешь.

Беда, беда!

Росендо Маки был в горах, искал травы, настой из которых знахарка велела пить его старухе жене. Правда, он и просто хотел помериться силой со склонами и насмотреться на дали. Он любил просторы и величие Анд. Его радовал снежный пик Урпильяу, седой и вещий, словно мудрый старец; и яростная Уарка, непрестанно сражающаяся с тучами и ветром; и угловатый Уильок, на котором всегда спит па спине индеец; и гора, похожая на пуму, застывшую перед прыжком; и незлобивая, пузатая Сунн, которую презирают гордые соседи; и мирный Мамай, щеголяющий многоцветным нарядом посевов, среди которых лишь издали разглядишь полосу камней; и эта гора, и эта, и вон та… Он был индейцем, для него у всех этих гор была душа и воля, и он мог подолгу неотрывно глядеть на них, веря, что Анды знают чудесную тайну бытия. Глядел он на них со склона Руми — горы, увенчанной синим камнем, устремленным в небо, как копье. Она была не так высока, чтобы покрыться снегами, и не так мала, чтобы человек мог одолеть ее с одного раза. Все силы ее ушли в дерзновенную вершину, а ниже располагались скалы поменьше, полегче и потупее. «Руми» значит «камень», и склоны ее действительно усеяны иссиня-черными камнями. И как остроту пика смягчали те, меньшие скалы, так жесткая неприютность камней смягчалась и исчезала, если ты спускался с горы. Чем ниже, тем больше было кустов, травы, деревьев, посевов. По одному склону шла красивая расщелина, густо поросшая лесом и обильно орошенная чистой водой. Гора была доброй и суровой, упрямой и заботливой, важной и милостивой. Индеец Росендо Маки думал, что знает все сокровенное ее души и плоти, как себя самого. Нет, это не совсем верно, скажем лучше — он знал ее, как свою жену, ибо любовь способствует полноте обладания и познания. Только жена его состарилась и все болела, а гора не менялась. Росендо Маки думал порой: «Неужели земля лучше женщины?» Он никогда не додумывал до конца, но землю очень любил.

И вот когда он спускался с горы, змея переползла дорогу предвестницей беды. Дорога и сама вилась змеей, спускаясь все ниже по склону. Напрягая взор, Росендо Маки уже видел несколько крыш. Вдруг сладостный запах зрелой пшеницы разбился об его грудь и снова, зародившись где-то вдали, мягкой волной покатился к нему.

Поле медленно и призывно волновалось под ветром, и Росендо присел на большой валун, по неведомой прихоти задержавшийся на уступе. Поле почти совсем пожелтело, лишь несколько пятен зеленело на нем, и оно походило на радужное высокогорное озеро. Тяжелые колосья колыхались, мерно и медленно потрескивая. И вдруг Росендо почувствовал, что с сердца свалился камень и мир стал красивым и добрым, словно волнующаяся нива. Покой снизошел на него; он знал, что его ждет неизбежное, перед которым нужно смириться. Жена умрет или сам он? Да что там, оба они старые, обоим пора умирать. А может, беда грозит общине? Во всяком случае, он всегда был хорошим алькальдом.

С уступа он видел простые и крепкие дома, где жила их община, владевшая многими землями и стадами. Дорога входила в деревню через овраг и шла прямо меж домами, гордо зовясь Главной улицей, а середина ее, где с одной стороны домов не было, звалась Площадью. Там в глубине прямоугольника, за двумя-тремя тенистыми деревьями, виднелась небольшая часовня, по сторонам же его стояли домики, крытые красной черепицей или серой соломой, и стены их были желтые, лиловые, розовые, а перед ними пестрели грядки бобов, гороха, фасоли, окаймленные густыми деревьями, сочными смоковницами и синеватыми агавами. Веселые цвета стен радовали глаз, и казалось, что еще радостней жить в самих домиках. Но вправе ли судить об этом мы, дети цивилизации? Мы можем, взглянув со стороны, решить, что жить здесь неплохо или плохо; но те, кто здесь живет, испокон веков знают, что счастья нет без правды, а правда лишь там, где хорошо всем. Так уж установили и время, и предание, и человеческая воля, и щедрая земля. Однако люди этой общины и впрямь не жаловались на жизнь.

Это и чувствовал сейчас Росендо, чувствовал, а не думал, хотя в конечном счете он и думал об этом, глядя с тихим довольством на родную деревню. В самом низу склона, по обеим сторонам дороги, волнами ходила спелая, густая пшеница. Подальше, за домами и за пестрыми грядками, на укрытой от ветра земле шумел бородатый маис. Посеяли много, и жатва обещала быть обильной.