В большом чуждом мире - [27]
Общинники немного не поспевали за словами и не улавливали всего их смысла.
— Слышите? — пояснил им Бисмарк Руис. — Это великий летчик Хорхе Чавес. Он перелетел Альпы на аэроплане, понимаете? Было это двадцать третьего сентября тысяча девятьсот десятого года, еще двух лет не прошло. Вот люди, на которых держится страна!
Так оно, по-видимому, и есть, если это говорит сеньор Бисмарк, думали крестьяне. А они, по своей темноте, не умеют послужить отечеству, только возделывают землю день за днем. Долг свой они выполняли и в глубине души чувствовали, что лучше его и не выполнишь, но вот, стало быть, нужно летать, нужно пересечь Альпы…
— Принесите-ка пива для моих клиентов! — крикнул резвый адвокат. Собутыльники улыбнулись, улыбнулась чуть-чуть и Мельба. Принесли пиво в больших кружках, увенчанных пеной, но Аврам с сыном отказались пить. «Похоже на конскую мочу», — шепнул отцу Аугусто. Росендо же и Гойо Аука вежливо одобрили напиток.
Полагая, что требования вежливости выполнены, алькальд попросил ученого человека заняться тяжбой. Руис повел их в соседнюю комнату, приговаривая:
— Какая жалость… сейчас я связан гостями… не совсем подходящий момент для столь важной беседы…
На нем была зеленоватая тройка, на пальцах поблескивали толстые кольца, из одного жилетного кармана в другой шла золотая цепочка. Глаза его потускнели от выпивки, он весь пропах ею, словно потел хмелем. Войдя в комнату, он прикрыл за собой дверь.
— В двух словах, некий Аменабар предъявил иск на земли общины до ущелья Руми. Говорит, они принадлежат ему, видали наглеца? Но я представил документы, сопроводив их хорошей апелляцией, и крепко заткнул ему рот. Его защитник — этот безмозглый Паук, которого зря так прозвали: ему и мухи не словить, — до сих пор не осмелился мне ответить. Пусть попробуют, я их осажу!.. Что они вообразили? Я Бисмарк, как тот, великий! Вы не знаете, кто такой Бисмарк?
Общинники сказали, что не знают, а про себя подумали, что и этот тоже летал; не помня ничего путного о том, знаменитом, Бисмарке, адвокат и сам не мог бы ничего объяснить.
— Нет, дорогой мой Росендо, тревожиться не о чем. Здесь, в этой вот кубышке, — он постучал по лысеющему лбу, — соображения достанет… Отправляйтесь спокойно домой и приходите через месяц, потому что те наверняка ожидают истечения срока для ответа… А пока, Маки, не мог бы ты мне оставить солей пятьдесят?
Росендо передал ему деньги, и Руис проводил общинников к лошадям. Когда они отъезжали, он еще раз сказал:
— Говорю вам, живите спокойно. Тревожиться не о чем. Дело на виду, закон на вашей стороне, а я знаю, где у этих наглецов слабое место… Пусть ищут свидетелей. Кто не знает, что земли — ваши? Разве любой не подтвердит ваших прав?.. Ну, поезжайте и не волнуйтесь…
Общинники направились на небольшой постоялый двор, намереваясь перекусить и дать корма лошадям. Там прибирала и подавала на стол девушка, которая понравилась Аугусто. Как все-таки устроен мир! Куда ни придешь — красавицы. Плохо только, что дед слишком быстро велел ехать дальше.
По дороге Росендо снова и снова обдумывал слова юриста. Видимо, он прав. В крайнем случае вся Мунча и многочисленные путники, часто проходившие через Руми, подтвердят незапамятную давность их владения, их бесспорное право…
Обратная дорога оказалась трудной, особенно для старика. Ночь застала их на перевале. Хорошо еще, что пора была хорошая. В дождливые месяцы в пуне — истинные болота, которые глотают лошадей вместе со всадниками. Каждый шаг коня отдавался у Росендо в голове, и сильно болели согбенные от усталости плечи.
Обратный путь всегда длиннее. Но когда дорога пошла под гору и вдали завиднелись теплые огоньки селения, мягко мерцая во мгле, — путники приободрились. Здесь их дома, своя земля, все, что было для них жизнью и счастьем… Усталость забылась, и даже кони ускорили шаг, чтобы скорее дойти до места, хотя им и приходилось продираться сквозь колючий кустарник.
Аугусто поднялся чуть свет, чтобы помочь на дойке. В его обязанности это не входило, но он что-то стал очень прилежным. Войдя в коровник, он не решался заявить о себе, как вдруг увидел, что Иносенсио не справляется с плохо прирученной коровой.
— Эй, Иносенсио! — сказал он, подходя. — Помочь тебе?
Корову уже прикрутили к столбу, но ее еще надо было придерживать.
— Она у нас новая, — объяснил Иносенсио, — не хочет тут быть. Кувшин разбила. Они так все поначалу...
Осколки кувшина блестели в молочной луже. К удивлению Аугусто, девушки уже были другие, — наверное, новая смена. Сегодня доила Маргича и еще одна, ее он не заметил. Мы с вами тоже встречались с Маргичей в воспоминаниях Росендо — с румяной Маргой, у которой алые губы, черные глаза и сулящие плодовитость бедра. Аугусто и сейчас звал ее по-детски — Маргича. Он помог справиться с коровой, и собрал других в стадо, и придержал телят, чтобы они вперед не лезли, и принес ведра и кувшины, и все так ловко, услужливо. Иногда он что-нибудь говорил Маргиче, а она в ответ кидала сладостный взор, вселяя в него надежду. Ах, любовь, любовь! Когда Маргича шла по улице, камни и те трепетали.
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.