В большом чуждом мире - [16]
Маргича росла как стройное деревце, ее уже называли Марга. В положенное время она расцвела, груди у нее налились, как спелые плоды, а широкие бедра предвещали немалую плодовитость. Глядя в ее черные глаза, здешние парни верили в счастье. Ведь это и была сама жизнь — и у женщины и у земли одна судьба. И Маки снова и снова думал: «Что же лучше, земля или женщина?»
Сильный порыв ветра прошелестел в колосьях и сдунул с его лица печаль. Сумерки сгустились, и, хотя огоньки в долине все еще мигали ему, как друзья, старый алькальд почувствовал себя очень одиноким в ночной тишине.
Такова была история Руми. Возможно, многое мы недосказали. Вероятно, воспоминания могли быть точнее. Время проходило, как плуг, оставляющий борозду, и как шквал, обламывающий ветви. Но земля пребывала прежней, неодолимой, могучей, и ее любовь одушевляла людей.
Что-то шевельнулось во тьме, валун раздвоился, каменный идол ожил, обернулся человеком и тронулся с места. Росендо Маки встал с камня и медленно двинулся по тропе, огибающей высокую острую скалу и надвое рассекающей пшеничное поле. Благодарно шуршали колосья, и невозможно было понять, вдали или вблизи кузнечики и цикады ведут свои беседы, повторяя роли из древней сказки, хорошо известной алькальду.
Пока он приближается к Руми, пока разматывает последние нити своей судьбы, признаемся, что Росендо не раз приводил нас в смущение. Начать хотя бы с того, что нам не всегда казалось удобным титуловать его алькальдом, сколь бы ни отвечало это принятому обычаю. Но не могли мы и предпосылать его имени словечко «дон», превращая его в испанца, не могли называть его и «амаута», как именовали некогда перуанских мудрецов, ибо он живет в наше время. Называя его просто Росендо, мы искупаем непочтительность той благосклонной фамильярностью, с какою рассказчики обычно относятся к созданиям своей фантазии. Затем в трудные для нашего героя минуты мы давали свои разъяснения не совсем ясным его мыслям или чувствам и несколько обрывочным воспоминаниям. И все же читатель может спросить: «Что за беспорядок? Какой же смысл в этой мешанине веры, предрассудков, пантеизма и язычества?» Мы ответим на это, что все мы живем своим умом, потому что у каждого своя голова на плечах, в том числе и у Росендо. Душа его сложна и глубока. В пей еще не соединились и долго не соединятся, даже если измерять время веками — течения, идущие из разных эпох и разных миров. Ему не удалось ни в чем толком разобраться? Ну что же… Мы скажем прямо: чтобы понять, ему нужно любить, а любит он бесчисленное множество вещей. Возможно, вообще все и всех, и понимает их потому, что сам живет среди них, с ними. Любовью его движет то восхищение, то страсть, то милосердие, то братская нежность. «Что лучше, земля или женщина?» Уже в этом вопросе обнаруживается важная его черта. В нужный момент внутренние силы толкают Росендо к одному из этих двух обличий жизни, равно как и ко всем прочим. Мудрость его не исключает пи простоты, ни простодушия, ни даже невежества — того невежества, которому ведомы все тайны, поскольку одна и та же жизнеродная сила правит всем бытием. Невежество Росендо Маки особенно мудро, ибо он не отвергает, а ценит то, что у людей зовется прогрессом и цивилизацией. Однако не будем предаваться столь пресным рассуждениям перед лицом столь сильного и простого человека. Чуть согбенный годами, он продолжает свой путь по змеящейся тропе…
Крик разнесся в ночи, сотрясая гущу мрака и отзываясь в чутких скалах.
— Росендо-о-о… тайта Росендо-о-о-о…
Многократно повторенный эхом голос угасал, угасал, пока не утонул в шорохе колосьев и стрекоте цикад. Лента тропы раздвигала темноту, и Маки ускорил шаг, пристально глядя вперед, чтобы не споткнуться и не оступиться. Глаза немного болели от напряжения. Кто-то темный, прерывисто хрипя, взбирался вверх по склону. Это его собака, Свечка. Она подошла вплотную, потерлась о его ноги, взвизгнула и сразу побежала вниз по тропе. Он понял, что она хотела уведомить его о чем-то и теперь звала поскорее в деревню. Маки пошел за ней, все убыстряя шаг. Вот уже и первые изгороди, заросшие вьюном и терновником. Вот, наконец, и дома с фонарями над крыльцом. Он быстро шел по середине улицы, подобный тени в неровном свете огней. Время от времени с ним здоровались крестьяне, сидевшие на лавках возле домов. Церковный колокол зарыдал: бом-м-м… и потом повторял свой призыв через ровные, долгие промежутки. Старику хотелось броситься бегом, но он сдерживал себя, полагая, что это не пристало его летам и званию.
Вот наконец он и на месте, на краю площади, у собственного дома из необожженного кирпича. Перед домом стояла разноликая толпа индейцев. Висевший над входом фонарь очерчивал их силуэты; дрожащие, нескончаемые, призрачные тени ложились через всю площадь. Маки раздвинул стоявших, индейцы молча пропустили его. Бом-м, бом-м… — все рыдал колокол. Безутешно выла женщина. Старик взглянул и замер, — возможно, глаза ему застлало пеленой. Умерла Паскуала, его жена. Под навесом, утопая в ветвях и листьях, холодел ее труп.
II. Сенобио Гарсиа и другие важные сеньоры
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.