В большом чуждом мире - [12]

со своим войском, а потом в пампе Уамачуко был большой бой, и войско это побили враги. Много лет назад, ясным утром, Росендо видел в той стороне какое-то облако на самом краю неба. Давно это было, далеко. Народ думал, что Чили — это генерал, пока не пришли эти чертовы синие. Их начальник услышал, что толкуют про генерала Чили, и рассердился: «Дураки! Чили — это страна, и живут там чилийцы. Вот как, например, страна у нас Перу, а мы — перуанцы. Нет, истинные вы звери!» На самом деле зверями, к тому же голодными, были не они, а партизаны. Заявившись к ним, начальник этот сказал: «Община Руми будет поставлять одну корову или десять телят в день с каждого хозяйства, и зерна сколько нужно». Одно сло-ео — мерзавцы. Их звали «синими», потому что у них на шляпах или на рукавах были синие ленты, а других, с разноцветными лентами, звали «пестрыми». Синие сражались за какого-то Иглесиаса[18], пестрые — за Касереса. В общинах тоже вдруг появились пестрые и синие, — то в одной деревне те и другие, то по разным деревням, — и стали друг другу вредить, даже убивали. Люди падали там и сям, как зерна в землю. Да здравствует Касерес! Да здравствует Иглесиас! Это многим пришлось по вкусу. Соберутся человек пятьдесят, или сто, или двести, а начальник над ними зовется майором или полковником. Завелись они и в Руми. Начальствовал у них один белый, плохой человек и хитрый, по имени майор Тельес. Но распоряжался не он, а его адъютант, Сильвино Кастро, которого все называли «Катышом». Он все время жевал коку, даже щека отдувалась, а главное — эта самая кока спасла ему жизнь. Однажды, перед выборами, Сильвино вел кампанию за одного кандидата и как-то, завернув за угол, повстречался с таким же головорезом из другой партии. Тот схватил револьвер, дважды выстрелил в него, и он упал, обливаясь кровью, но, сам тому удивляясь, сразу поднялся и потрогал щеку. Рука была в крови, во рту солоно. Он сплюнул и вместе с кровью выплюнул катышек коки. От катышка что-то отлетело. Это была пула. Она пробила щеку и завязла в зеленом шарике. Вторая же просто не попала. Для пущей важности Кастро хвастал, что ему с другого боку выбило зубы; майор Тельес велел показать, так ли это, и Кастро пришлось открыть рот. У одного зуба отбило уголок, прочие вроде были на месте. Тогда разгорелись споры о том, стоит ли вообще стрелять в упор. Один партизан говорил, что и так пуля особого вреда не причинила бы. Кастро предложил спорщику самому подставить щеку под выстрел, но майор Тельес заметил, что пули надо беречь для противника. Поистине диковинно, что пуля завязла в катыше, и хочется в это поверить. Но, на беду хвастливому Кастро, гордившемуся своим приключением, шрам в низу щеки часто вызывал споры, разговоры, да и сомнения: очень ли помог тог катыш, может, и зубы задержали бы пулю?.. Такими беседами и занимались синие, боровшиеся за Игле-спаса и за «спасение родины». Каждый считал, что годится в министры или хотя бы в префекты. А хуже всего было то, что они не помышляли уходить, словно центр страны — в селении Руми. Сильвино-Катыш напивался и бегал по улице, стреляя в кур, причем метил им в голову, чаще всего не попадал и добивал их как-нибудь иначе. Девицы взирали на синих с немалым страхом. Однажды Чабэла, самая из них красивая, прибежала домой в слезах и сказала матери, что Катыш изнасиловал ее за оградой маисового поля. Вскоре ночная тьма задрожала от девичьих криков. А небо поутру было все такое же синее, как ленты у этих гадов. Как-то раз Катыш построил в ряд всех парней, выбрал самых сильных и приставил их к лошадям. Росендо вступился за них перед Тельесом, но Катыш заорал на него: «Вон отсюда, индейская морда, пока не расстреляли! Они служат родине!» — и замахнулся, а Тельес не посмел или просто не хотел вмешиваться. Потом в один горестный день в селение явились пестрые — конные вскачь, пешие за ними, бегом. «Да здравствует Касерес!» — кричали они, а на рукавах у них и на шляпах была кровь. Синие, громко вопя, сбежались кто откуда. «Защитим площадь!» — сказал Тельес. «Защитим!» — взревел Катыш. «На что им наша площадь?» — думал Росендо, надеясь, что там их всех перебьют. Пестрые приближались в дыму и громе. Кто-то из синих ударил в колокол. Тельес с Катышем разделили своих на два отряда. Первые, поднявшись па чердаки, припали к слуховым окнам, вторые, самые смелые, залезли на деревья. Происходило это все у домов, выходивших на дорогу, по которой приближался враг. «Да здравствует Касерес!», «Да здравствует Иглесиас!», «Да здравствует родина!», «Смерть предателям!» И с чего это они? Ну, им виднее. Когда пестрые подошли поближе, их осыпали пулями. Одни всадники попадали ничком, другие спешились, спрятались за камнями и за пригорками и стали отстреливаться. Подоспели пехотинцы и начали окружать площадь, а синие попадали с деревьев и крыш или замерли за оградами. Небольшой отряд пестрых захватил часовню, заколовши ударом в спину двух синих. Тогда Катыш, сидевший на иве, понял, что их окружают, и приказал отступать. Все же он был человек храбрый и остался последним с десятью своими, стреляя в приближавшихся врагов. Тельес и почти все синие (сейчас — скорее, багровые от крови) кинулись за холм и поджидали там ординарцев с лошадьми. Исчезли наконец и люди Катыша, и в самое время, ибо пестрые снова вскочили на коней и понеслись, сверкая длинными саблями. Но дальше дорога круто шла вверх, и, не догнав врага, пестрые вернулись, захватив только двух пленных.