В большом чуждом мире - [109]

— Ты что, не видишь? — ворчала сеньора. — Это же разбойник, сущий бандит.

— Ох, опять ты за свое! Все тебе бандиты да бандиты… Я с ним говорил. Он разбирается в деле и хочет работать…

— А если он из банды Дикаря? У него повадки разбойничьи…

— Дикаря отогнали к югу. Вчера прислали подкрепление, и сегодня этого гада, наверное, уже на свете нет…

— Не знаю, не знаю… как бы не стряслось беды…

— Не волнуйся, ко мне они не сунутся!

— Ах, Сенобио! Пришли же они в Умай.

— Пришли и ушли… И потом у меня есть карабин, память о доне Альваро… Я сам уложу троих-четверых, да и народ поможет…

— Ах, Сенобио, Сенобио!..

— Не причитай! — крикнул разгневанный и несколько напуганный Гарсиа, выключая перегонный куб.

В полночь бандиты подъехали к городку. Доротео остановил коня и сказал:

— Если со мной что случится, все знают, что делать. Ты, Адвокат, и ты, Эмилио, пойдете в кабачок и поговорите с хозяином. Кондоруми и Белый отправятся на север добывать деньги, и если один погибнет, другой все равно будет выполнять приказ. Если уцелею — я пойду с ними. Остальным — действовать, как велел Дикарь. А сейчас — все в город, да палите вовсю, пускай думают, что нас много. Окружаем дом, убиваем Сенобио и все уносим. А эту красотку Росу Эстелу первому оставьте мне…

Доротео пустил коня в галоп, и все поскакали за ним. В ночи загрохотали выстрелы, и испуганные жители Мунчи решили, что на них напала целая банда. Разбойники ворвались в губернаторский дом, посрывав замки и задвижки. Губернатор не только не успел сиять со стены карабин, но даже и штаны натянуть, и в ночном белье выскочил во двор. Двое бандитов выстрелили в белое пятно, мелькающее в темноте. Сенобио перемахнул через забор и побежал в поле. Преследователи не отставали, — они мчались по пыльному предгорью, цепляясь за густой кустарник. Пули свистели над головой Сенобио, силы оставляли его, сердце выскакивало из груди, он задыхался. Дорога теперь шла в гору, и под ногами были одни острые камни. Пуля раздробила выступ скалы, осыпав беглеца градом осколков, он отпрыгнул и угодил в яму. Камни завалили Сенобио, в кровь изранив лицо. Ужас объял его — бандиты и впрямь напали, и сейчас застрелят. Но вдруг он понял, что в яме его могут нс заметить. Затаив дыхание, он притаился, и преследователи проскочили прямо над ним; на голову ему сыпалась галька, летевшая из-под копыт. Ночь была темная, вдали все еще громыхали выстрелы. Сенобио не решался выйти из укрытия, но тревога за семью и за свое добро отравляла радость спасения. А между тем в доме сеньорита Роса Эстела одевалась, чтобы бежать, когда дверь в ее комнату с треском распахнулась и появился страшный человек. Крик ужаса вырвался из ее груди. Перед ней стоял бандит Доротео Киспе: нечесаная голова, узкий лоб, пересеченный шрамом, глаза, налитые злобой и вожделением, крючковатый нос, оскаленный рот, хищные зубы, вернее — клыки. Да, это был зверь, готовый к прыжку. В руке он держал нож. Вне себя от страха, она повалилась на кровать. Золотистый свет лампы озарял ее прекрасное смуглое тело. Из других комнат неслись вопли сеньоры и прислуги.

Когда все стихло и Сенобио решился войти в дом, женщины стенали, ларец, в котором хранились пять тысяч, был пуст, все было перевернуто, из пробитых пулями бочек хлестало каньясо.

Соседи и пальцем не пошевелили из страха перед бандитами и из неприязни ко всему семейству Гарсиа. Теперь они стояли с лицемерно сокрушенным видом; на самом же деле они пришли разузнать все из первых рук. «Ах, какое несчастье! Сломан змеевик, в бочках ни капли каньясо, кровать Росы Эстелы залита кровью! Вся прислуга разбежалась! И деньги исчезли! Какое горе!»

Ранним утром следующего дня сеньора Гарсиа, стоя на коленях перед святою Ритой, исступленно молилась; Роса Эстела, бледная и притихшая, ждала у колодца, с большим кувшином в руках, а Сенобио чинил змеевик и бочки. Невеселые мысли мешали ему работать. Власть он навечно потерял, деньги тоже, лавка разорена, Росу Эстелу уже не выдать замуж… Всю жизнь бился он в этой пустыне, по монетке сколачивал свое счастье, терпел попреки жены, так и не простившей ему, что он выдал себя за помещика, — а теперь все ни к чему. Сердце его иссохло, как эта земля, и ни в чем уже не найдет он успокоения. В углу лавки гордо высились уцелевшие бутыли. Сенобио жадно выпил полбутылки, передохнул и допил до конца. Зачем же было так стараться в этой собачьей жизни? Он бросил змеевик, пнул ногой бочку и снова принялся за каньясо…

День за днем Доротео Киспе с товарищами напрасно устраивали засады в пуне. Мимо проходили индейцы, беззащитные женщины — народ все с виду несчастный. При всей своей нужде в деньгах Доротео не трогал индейцев, чем отличался от своего учителя, который, как мы помним, напал когда-то на него. Он еще не забыл, как худо живется индейцам, и память эта жгла ему сердце. Четыре тысячи из пяти, взятых у Гарсиа, разбойники послали Дикарю на адвоката и, если выйдет, на побег, а одну разделили между собой. Иногда они просили у путника еды и платили ему, иногда заходили к пастухам и платили за вареную картошку. И путники и пастухи, испугавшись поначалу, потом удивлялись и не могли понять, что же это за люди. Вроде бы — разбойники, а честно платят. С виду они страшные, один — вылитый медведь, другой огромный, а тот, что с синими глазами, — очень уж грязный и в лохмотьях. Кони и оружие у них хорошие… Бог их знает, кто они такие! Надо сказать, Белый не стал бы платить и смеялся над глупой щепетильностью своих собратьев, но Доротео очень ловко владел ножом, а Кондоруми отличался бычьей силой, так что приходилось молчать. И вот шли мимо бедные путники, пролетали кондоры, дул ветер, текло время, а разбойники все ждали случая, и казалось, он никогда им не представится. Как вдруг однажды под вечер Киспе проворчал: