В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы] - [3]

— Показалось, что тебе не двадцать семь твоих лет, а шестнадцать.

— Шестна-адцать?!

Саша даже не попыталась сдержать обуявшей ее радости. Смех ее рассыпался звоночками.

— А вот не угадал! Мне сейчас шестнадцать с половиной! — И обвила мужу руками шею, и обещающе посмотрела ему в глаза.

И подумалось ей в ту минуту: какой он все-таки у нее хороший, Женя, как надежно ей с ним, как просто!

А Женя зашептал ей в лицо — горячо зашептал, тайно:

— Скоро, что ли, у нас будет Леночка? Обещала…

— Сегодня к вечеру тебя устроит?

— Ну, Саш! Пусть она начнется здесь, а? Пока свежий мед, пока спим на сене…

— На сене тебе нравится! — смеялась Саша.

И подумала, как славно отдыхается им у сестры Марии, как славно спится в саду, особенно под утра. Тихо шепчется над сеновалом яблоня, цвиркают синицы, а потом с тяжелым медным звоном начинают носиться пчелы.

— Нет, Женя, с Леночкой еще успеется.

— Уж сколько ты говоришь это свое успеется…

И отвернулся.

Она взъерошила ему волосы и поцеловала в висок.

— Не дуйся, слышишь?

Она и сама не знала, отчего так упорствовала, когда заходил разговор о втором ребенке. И сама думала не раз, что не плохо б родить еще и девочку, беленькую пискушку. Но стоило мужу напомнить об этом, как что-то в ней затворялось.

Распрягли Рыжуху возле пруда, и она, не тратя времени попусту, захрупала пыреем здесь же, прямо у телеги. Кинув на куст чилиги рубаху и брюки, Женя разбежался и с невысокой кручки бросился в пруд. Тело его взметнулось над водой гибким полудужьем и без брызг вошло в воду.

— Умеет, леший тя подмикитки! — Оценил Трофимыч. — Что значит городской!

Кидая саженки, Женя плыл уже серединой пруда, а Трофимыч все покачивал головой да приговаривал свои хвалебные слова.

Потом они ловили рыбу. Рослый Трофимыч потянул от глуби, Женя подбивал коленями воду у берега. Собирать улов в полуведерник напросился Андрейка. А Саша тем часом разводила костер, усохшие коровьи шлепки скоро взялись жирным копотным пламенем.

Рыбачили-рыбачили, а поймали пяток карасей.

«Ветрено, подождем затишки», — оправдывался Трофимыч. А Саша над ним подтрунивала: «Рыбак всю жизнь ждет погоды».

Уха, однако, и из этих карасей получилась неплохая, и вот, сморенные сытным полевым полдником, они свалились, где кому хотелось. Андрейка — в холодке под телегой. Трофимыч с Женей облюбовали местечко возле куста, а Саша устроилась в телеге на войлоке, который так приятно теплит живот, бедра и грудь. И вот Саше уже невдомек, то ли она дремлет, то ли уже сквозь сон слышит, как шумит под ветром трава и кто-то невдалеке поет задушевную песню.

И домой уезжали Владыкины тоже в хороший солнечный день. На той же Рыжухе подкинул их Трофимыч за хутор, до большака.

Провожала их вся родня — и старшая сестра Мария, вечно занятая на своем молочном пункте, и соседские ребята, и Груняша Ковалева, дальняя родственница, которая упросила оставить у нее на лето Андрейку.

И Саше хорошо было идти с ними и говорить о том, про что переговорено было за отпуск десятки раз.

А над головой гитарными басами постанывали телеграфные провода и бился вдоль дороги, то ли прощально раскланиваясь, то ли взлететь пытаясь, седой ковыль. Саша набрала пучок этого ковыля — в память о родных местах и о родных людях.

И об этом очень хорошем своем лете.

2

Упаковывая посылку Андрейке, Саша исподволь посматривала на мужа, который колдовал над шкафом. Вот пальцы его мягко и быстро простучали низ шкафа, вот они пробежались по одной переборке и перешли на другую. Женины пальцы касались дерева слегка, самую малость, а порой начинало казаться, что не задевают его и вовсе, и только глухой полый звук выдает, что по дереву все-таки стукают.

Саша улыбнулась: какой-то месяц не видел человек своего жилья и так по нему соскучился. Все постукивает, все и простукивает: не отстала ли где краска, не дала ли случайную лопину дверца или переборка.

О как понимала Саша мужа! Что в их комнатах есть — все эти кресла, столы, этажерки, шкафы, сервант, — все было сделано им самим, Женей. Краснодеревщик самой большой руки, он для своей семьи делал все с выдумкой, по собственным чертежам. Целый год, когда они с частного угла переехали сюда, в новый дом, Женя только строгал да клеил, шуршал наждаком да накладывал лак — и целый год из их комнат не выветривались запахи опилок, стружки, канифоли и красок. Веселое было времечко! Женя был жаден до каждой свободной минуты, он был увлечен и одержим… И с присущей людям особенностью благодарно оглядываться назад, Саша думала сейчас, и думала искренне: тот год был лучшим годом их жизни.

Пришла Оля Нечаева, соседка, и стала пристально, без потайки рассматривать Сашу.

— Я думала, тебя там, на вольном молоке, разгонит, в дверь не пролезешь, а ты ничего, в прежних берегах, — и обняла Сашу, поцеловала в щеку.

Взглянув на Женю, она высказала идею:

— Вот ты, Владыкин, съездил в деревню с пользой, поправился, помолодел, и этого дела так просто оставлять нельзя, это надо отметить… Сейчас я притащу своего Нечая и кое-что еще.

Нечаевы не заставили себя ждать, заявились через минуту. Макс, пощипывая усы и улыбаясь, шел впереди; Оля держала руки за спиной, и вид ее был такой: «Угадайте-ка, что у меня?»