В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы] - [2]

Трофимыч же устроил и эту вот рыбалку — на дальнем за хутором пруду. Пустой, без улова оказалась рыбалка, но само путешествие Саше запомнилось. За кучера был Женя, муж, а Саша сидела в задке телеги, на этом же войлоке; под войлоком сухо шуршало сено. Меж раздвинутых ног у Саши надежно, как в люльке, расположился Андрейка. В хуторе малыш храбрился, что будет смотреть в поле «всех до одной птичек и цветочков», однако в тряской телеге он убаюкался, едва стронулись со двора.

Откинув голову на стеганый ватник, спал и Трофимыч. Временами он рассыпал такой храп, что Женя только оглядывался да покачивал головой. Пробудился Трофимыч на полпути к пруду, однако вставать не вставал, лежал просто так, глядел в небесную синь.

Ехали шагом. Ветер клонил к земле хлеба, заворачивал ветви вязков и кленов в лесной полоске. Этот лес рассадили еще в Сашино детство, но, оставленный на произвол суховеев, он так и не поднялся, лишь разрогатился вширь, занавесил дорогу.

Потом случилось то, что осталось в Сашиной памяти накрепко. Навес ветвей раздвинулся, и в просвете открылось пространство — очень большое и как бы подернутое фиолетовой дымкой. Телега неспешно подавалась вперед, лесок расступался, а дивное это пространство все разрасталось, раздвигалось и ширилось. Оно уже сплошь застелило увалы, косогоры и все уходило вдаль и будто бы даже вверх.

Еще не понимая, что же такое она перед собою видит, Саша привстала на колена, и сердце у нее застучало горячо.

— Овсяница! — ахнул Трофимыч и тоже встал на колена. — Вот это вымахала, вот это да! И когда она успела? Я же был тут, — он пошептал, что-то высчитал на пальцах и заговорил, вконец ошеломленный: — В три зари! Жень, Саш, всего три зари — и нате вам, в пояс!

— Косилки-то готовы? — спросила Саша.

— Косилки? — восторг Трофимыча сменился на растерянность. — Как назло, ни одной!

И притих.

Чистая, жирующая на теплых дождях и волглых утренниках-туманах, овсяница раскачивалась под ветром охотно, вольно, лоснилась с изнанки седым атласом.

— Жень, остановись-ка, — попросила Саша.

Скинула шлепанцы, и босиком. Да чуть не присела — горячая пыль обожгла ноги. Словно бы входя в знобкую воду, Саша приподняла подол сарафана, в траву шагнула с осторожностью.

— Вот чудно: земля горячая, а трава холодит.

И, не очень ногам доверяя, нагнулась, принялась ворошить траву рукой. Она рвала ее, к лицу, к плечам прислоняла и все не могла надивиться: прохладной была трава.

Неожиданно для себя Саша легла и покатилась с боку на бок, с боку на бок; холодок обжигал теперь и лицо и подмышки, и руки до плеч, и ноги. Поникая с шумом, трава стелилась впереди мягкой волной. Андрейка, Трофимыч с Женей и даже Рыжуха — все смотрели на Сашу затаенно, притихше.

Вдруг Андрейка соскочил с телеги — и к матери, давай кувыркаться тоже. И вот они барахтаются, смеются — вдвоем, на пару.

— Ящерка! — крикнул зоркий Андрейка и, широко раскинув руки, запетлял по траве.

Саша затаила дыхание: утопая по шейку в зелени, лугом бежал ее сын! Из-за леса выскочил маленький двукрылый самолет, вот он накренился и так низко пролетел над лугом, что Саша увидела летчика. Летчик смотрел вниз с таким же интересом, с каким смотрела на него Саша. Самолет, стрекоча и покачиваясь, пролетел, а Саша все еще стояла и смотрела ему вслед. «Отчего он летает?» — подумала Саша о самолете. Она знала, конечно, отчего самолет летает, это она «проходила» в школе. И все же она не знала этого, ей мешало знать удивление: тяжелый, а летает… «Он от ветра летает. Пропеллер крутится, делает ветер, и от этого ветра самолет взлетает…» Такое объяснение Сашу удовлетворило. Отчего летают другие самолеты, без пропеллеров, как они поднимают в воздух неподъемные тяжести — в это она вникать не хотела, ей достаточно было сейчас этого ее простого объяснения: от ветра, от луга, от солнца, от радости.

— Зеленая! Ящерка зеленая!

Раскрасневшийся, возбужденный охотничьим азартом, Андрейка подбежал к Саше, и она жарко обняла его и, не стыдясь слез, стала целовать. А сын примолк.

Потом они играли в догонячки. Придерживая подол сарафана, Саша носилась за быстроногим сыном, ловила его за вздувшуюся на спине рубаху.

— Попался, что, попался? Сынок, ты прыгай с горочки, с горочки. И руки вот так — будто летишь. А теперь догони-ка меня.

Вскрикивая, она кружила по овсянице. Ветер снес с ее головы косынку, распластал на траве; метелки стегали Сашу по коленам; а она все удивлялась, что бегает быстрее сына и долго не устает.

Некруто стекал в лощину уклон. Рыжуха качнула головой, всхрапнула и сама, без понукания, с мирного шага перешла на спорую рысь. Дорога была не из тех, какие накатывают резиной грузовики, а простая, тележная, и колеса запрыгали на толчках, застучали. Под этот удалой перестук Женя, сдерживая улыбку, говорил Саше на ухо:

— А ты знаешь… Сейчас, когда по траве бегала, ты, Саш, была какой-то другою…

— Другой? — радостно удивилась Саша. — Какою же я была?

— Волосы у тебя раздымались. Вверх-вниз, вверх-вниз. Этакое золотое облачко… А еще мне показалось…

— Что еще тебе показалось? — перебила Саша в сильном нетерпении.