В Беловежской пуще - [153]

Шмидт систематически встречался с Хартным и другими агентами, но никаких донесений о Вырве не получал. Хартный был уверен, что Вырва, если он жив, рано или поздно вернется в Белосток. Он заверил гестаповцев, что его информационная сеть настолько хорошо организована, что, как только Вырва объявится в городе, он обязательно выйдет на него. Время шло...

А Вырва в это время залечивал раны. Первое свое укрытие в Хрыневичах он покинул быстро. Пробрался до Нова-Воля. Его раны не были тяжелыми, но они гноились, опухоль не спадала. Ему угрожала гангрена.

Часто, лежа где-нибудь на меже в поле, он размышлял над тем, что произошло. И в эти минуты сожаление о погибших друзьях и горечь неудачи сжимали его сердце. Как же все это случилось?!

Видимо, уже в сотый раз он обдумывал каждую мелочь трагедии, разразившейся на Оловянной, и задавал себе вопрос: как могло это произойти? Измена или случайность? Нет, это не мог быть случай, в этом он уверен. Он тщательно проанализировал поведение подпольщиков, которые знали о местонахождении его конспиративной квартиры и о работе рации. В предательство ни одного из них он не верил. Он ведь решил, что они все погибли там. Антона и Петра он видел убитыми взрывом гранат. Вероятно, погибли и остальные. Каким чудом ему удалось вырваться из того пекла, он и сам не мог понять. Следовательно, в данном случае радиопеленгаторы засекли рацию, которая до этого несколько раз выходила в эфир с одного и того же места.

Как недоставало ему верного Антона, не хватало других товарищей по борьбе! Он тосковал по полной борьбы и опасности жизни. «Что делать дальше? — спрашивал он себя и отвечал: — Сражаться!» Но как, где? Идти в партизанский отряд? Эта мысль сначала казалась ему очень удачной. Но не этого хотел он. Он желал вернуться в Белосток, чтобы начать все сначала. Он верил, что снова создаст диверсионную группу и отомстит за смерть тех, кто погиб на Оловянной. Отсутствие рации, правда, исключало разведывательную деятельность. Оставалась, однако, диверсионная работа, в которой, как он считал, у него уже был опыт. И эти мысли уже не покидали его. Он ждал только, когда закроются раны. Они затягивались медленно, но ходить было уже легче.

Пока Вырва тяготился вынужденным бездействием, вокруг все с большей силой разгоралось пламя борьбы. Разрасталось партизанское движение в Беловежской пуще, в лесах вокруг Супрасли, Валил, Дзернякова. Все гуще становилась сеть антифашистских комитетов. Коммунисты брали из тайников оружие и уходили в леса, где присоединялись к советским партизанским отрядам. Движение Сопротивления крепло, ширилось, с каждым месяцем в него вливались все новые отряды борцов. Множилось число листовок и газет, напечатанных в подпольных типографиях. Они вселяли в сердца людей надежду на победу, звали к борьбе. Слухи о взорванных на той или иной станции и пущенных под откос эшелонах либо об актах возмездия, покаравших врага или предателей, увеличивались людской молвой.

Сведения об этом доходили и до Вырвы. Горечь поражения сжимала ему сердце, а чувство ненависти не давало покоя. Он хотел скорее включиться в общий водоворот борьбы, с которой был связан душой и сердцем. За поражение, за смерть своих товарищей он хотел отомстить сам. Даже если бы ему при этом пришлось погибнуть. Он обдумал план возобновления действий в Белостоке. Для этого ему были нужны два-три товарища, таких, как Антон, как те, которые погибли на Оловянной. Он верил, что найдет их. И, воодушевленный этой мыслью, он отправился в Белосток...

Стояла уже поздняя ночь, когда зазвонил телефон в комнате Шмидта. Он услышал в трубке пароль и сел на кровати. Звонил агент Хартный. Шмидт окончательно очнулся от сна. Он положил телефонную трубку, закурил, потом погасил окурок, размышляя над тем, что услышал от агента. Необходимо предпринять оперативные меры. После операции на улице Оловянной его голова забита другими важными делами. Ни одно из них, однако, не было завершено. Теперь, по крайней мере, он закончит дело, за которое ему пришлось выслушать от начальства столько неприятных слов. После этого сообщения агента он мог, наконец, уснуть спокойно.

На следующий день утром, едва Шмидт переступил порог своего кабинета, к нему явился с докладом Махоль и положил на стол лист бумаги с текстом, отпечатанным на машинке.

— Ты виделся с ним? — спросил Шмидт.

— Да. Прочитай материал. Это фантастика!

«Сибиряк вернулся в Белосток. Вчера я связался с ним. На Оловянной он был ранен в бок и бедро. Лечился где-то в окрестностях города. В течение всего этого времени он ни с кем не встречался — так, по крайней мере, можно было судить по его словам. Формирует новую диверсионную группу. Он был удивлен, что я остался жив. Я предложил себя и своих «подпольщиков» и материалы в его распоряжение. Я назвал ему также свои конспиративные квартиры, в которых он может жить. В ответ он сообщил мне, что пока будет пользоваться своим тайником. Где он расположился, мне неизвестно. При себе он имел вальтер и парабеллум. Мы долго говорили с ним о происшествии на Оловянной. Я хотел выведать у него, кого он подозревает. Он уверен, что квартиру выдала работа рации. Я утвердил его в этой версии. Встретимся в ближайшие дни. Где? Этого я не знаю. Следует добавить, что Сибиряк стал каким-то другим. Часто задумывается, и нет у него прежней реакции. Видимо, взрыв гранаты, которая разорвалась рядом с ним, отразился на его голове и ослабил слух...»