В балканских ущельях - [40]

Халефа узнали по голосу.

— Да, это я, — с достоинством ответил он. — Медведей здесь нет, и я решил поохотиться на вонючего ежа.

Наступила тишина. Там, внутри, совещались. Потом кто-то спросил:

— А ты один?

— Нет.

— А кто еще с тобой?

— Эфенди, которого вы поймали, и еще трое других. Как раз в этот момент мы заметили, что подходят

Оско с Омаром. Да и Сахаф привязывал тут же рядом трех коней. Так что Халеф не покривил душой.

— А где измиланец?

— Мертв.

— Врешь!

— Еще раз так скажешь — и я брошу огонька на вашу крышу. Чтоб вы там все сгорели. С такими мерзавцами, как вы, только так и следует поступать.

— А как он погиб?

— Сломал шею.

— Где?

— Он хотел перепрыгнуть на украденном вороном через ручей близ Кабача, но не допрыгнул.

— А где лошадь?

— Там, где и надо, — снова у нас.

— Если это правда, пусть эфенди подаст голос.

— Могу доставить вам это удовольствие, — вступил я в разговор.

— Аллах! Это он!

По испуганному жирному голосу я тут же признал пекаря.

— Да, это я и собираюсь вас спросить, не намерены ли вы сдаваться.

— Пошел к дьяволу.

— Этого-то удовольствия я вам как раз не доставлю. А сделаю кое-что такое, что вам придется не по душе.

— Что же?

— Вы собирались убить меня, но теперь вы в моих руках. Я не мусульманин, а христианин и не хочу мстить вам. Пришлите бояджи Бошака, он будет парламентером. Я сообщу ему, на каких условиях отказываюсь от мести. Если же вы откажетесь повиноваться, я пошлю одного из своих людей к судье в Енибашлы. Он арестует вас. Можете себе представить, что будет потом.

В доме снова зашептались.

— Выходим! — услышал я чей-то голос.

— О Аллах, он же меня убьет! — заныл толстяк.

— Подумайте о коврах, которые вы спрятали! — напомнил я им. — Вы их тоже потеряете, если не сделаете то, что я предлагаю.

— А что ты сделаешь с бояджи? — спросил один.

— Я только сообщу ему, на каких условиях я вас освобожу.

— И ты ему ничего не сделаешь?

— Пальцем не трону.

— И он сможет вернуться к нам после разговора?

— Да.

— И ты защитишь нас перед лицом Аллаха?

— Я же сказал, что я христианин и не клянусь никакими пророками.

— А как звать твоего Аллаха?

— Господь Бог.

— Тогда поклянись своим Богом.

— Я этого делать не буду. Наш отец Иисус запретил клятвы. Мы, христиане, говорим «да» или «нет» и дорожим словом.

— И ты нас не обманешь?

— Нет.

— Тогда дай слово.

— Даю и обещаю следующее: если вы выдадите мне бояджи и будете вести себя спокойно, пока я с ним не переговорю, ни один волос не упадет с вашей головы и он целым и невредимым вернется обратно.

— А если ты с ним не договоришься?

— Тогда он скажет вам, что я решил. Но если вы будете вести себя тихо, то услышите каждое слово нашего разговора. Вы убедитесь, что я весьма снисходителен к своим противникам и, думаю, с удовольствием сделаете то, что я прикажу.

— Ты-то свое слово сдержишь, а спутники?

— Обещаю, что они тоже не нарушат его.

— Тогда он сейчас выйдет.

Похоже, толстяк не собирался следовать этому приказанию. Там внутри опять о чем-то зашушукались. Тем временем я поставил Оско и Омара к тем углам, где до того стояли мы с Халефом. Они получили приказ при малейшем проявлении враждебности пускать в ход свое оружие.

— Да проклянет вас Аллах! — услышал я голос красильщика. — Я должен из-за вас жертвовать собой! Вот убьют меня — будете заботиться о моих жене и ребенке!

Это прозвучало так комично, что я едва не расхохотался.

Наконец он вышел из хижины. Я редко видел людей, на чьих физиономиях одновременно отражались бы и стыд, и смущение, и страх; но именно эти чувства, похоже, обуревали толстяка, представшего передо мной. Он не нашел в себе даже смелости поднять на меня глаза и стоял, дрожа, у дверей.

— Подойди сюда, к стене, — приказал я. — Двое этих храбрых людей будут внимательно следить за тем, чтобы твои спутники не наделали глупостей.

— Они будут тихо сидеть в доме, — успокоил он меня.

— Надеюсь! С тобой ничего не случится, но при малейшей попытке с их стороны этот нож мигом окажется у тебя между ребер. — Я произнес это угрожающим тоном и показал ему свой нож.

Красильщик схватился обеими руками за живот и закричал:

— Господин, пощади, я ведь отец семейства!

— А ты, когда отдавал меня в руки убийц, спросил о моей семье? Пошли!

Я взял его за руку и завел за угол. Там стояли Халеф и Али Сахаф.

— О чудо Аллаха! — вскричал хаджи. — Что за жирная несушка к нам пожаловала! Сколько тысяч яиц в час она откладывает?

У красильщика не было даже времени ответить на такой странный вопрос. Он увидел второго и в ужасе воскликнул:

— Али Сахаф!

— Да, это твой зятек, которого ты с такой радостью поджидаешь. Подай ему руку и поприветствуй его, как это полагается у родственников.

Я думал, он заупрямится, но, вопреки ожиданиям, он протянул Сахафу руку. Потом я, указывая на землю, произнес:

— Садись, переговоры начинаются.

Он затравленно оглянулся и промямлил:

— А как я снова встану?

Тут маленький хаджи положил руку на свою гиппопотамовую плетку и произнес:

— Вот, о король всех толстяков, уникальное средство для всех, кто желает быстро сесть и подняться. Дивана мы с собой не прихватили.

В мгновение ока пекарь плюхнулся на землю, как мешок с мукой, и проблеял: