В августе жену знать не желаю - [11]

Сусанна села за фортепиано, и Баттиста, откашлявшись, запел, слегка покраснев:

Мыло, губку положить,

Пудру взять обязан я,

Пасту, щетку не забыть,

Помазок для бритья.

Пассажир, пассажир,

Отправляясь в дальний путь,

О сорочках не забудь,

О сорочках не забудь.

На пути к чужой земле,

Думай о своем белье,

Думай о своем белье.

Не забудь ты взять с собой —

Ой!

Также термос с кофе.

— Также термос с кофе, — подхватили другие.

— Хорошо, — сказал Филиппо. — Хорошо придумано, и особенно хорош мотивчик.

Сусанна исполнила проигрыш на фортепиано, а Баттиста совершил круг по гостиной. Затем молодой человек начал второй куплет:

Но пусть будет первым делом

Тем, кто едет и плывет…

Тут он остановился.

— Ну же! — сказал Филиппо. — Послушаем, что там самое важное для тех, кто едет и плывет.

— Склероз, — сказал Баттиста. И начал снова:

Но пусть будет первым делом

Тем, кто едет и плывет…

— Тут нужна рифма на -ело и на -от, это ясно, — заметил Филиппо, у которого была душа поэта. — Может быть:

Нужно взять побольше денег

И ту книгу, что не врет.

То есть, железнодорожный справочник.

— Или же, — сказала Сусанна:

Нужно, чтоб не надоело

ехать, плыть всегда вперед…

— Нет-нет, это гораздо важнее.

— Тогда, — сказал Филиппо, — думаю, я знаю, что́ это:

Нужно для лица и тела

Раздобыть запас на год…

— Или, — вмешался слуга скромным баритоном, —

Чтоб любимая хотела

ждать тебя хоть целый год.

— Если только, — пробормотал Баттиста, — второй куплет не начинается так:

Но пусть бо́льшая забота

Наставляет сердце в путь…

Присутствующие подсказали хором:

— Взять жену была б охота,

Было б спать на чем-нибудь;

И курить чтоб было вдоволь;

Чего может недостать,

Если ты в пути, не дома

Чтобы было, что пожрать,

Сладко ноздри щекотать,

И трубу, чтобы играть,

Что-нибудь еще, как знать?

Баттиста в отчаянии махнул рукой:

— Совершенно не помню второй куплет, — сказал он.

— Ничего страшного! — воскликнул Филиппо. — Возьмем с собой только сорочки, трусы и помазок для бритья.

III

Поезд уже отправлялся, когда Филиппо и Сусанна заняли место в еще пустом купе, пока Баттиста прятал на багажной сетке свою непрезентабельную шляпу.

С перрона послышался голос:

— Дети в дорогу! Дети в дорогу!

— Дети в дорогу? — переспросил старик.

Он выглянул в окно и увидел одну из таких тележек, которые снуют на вокзалах. Ее везла нянька, а на ней помещались с десяток грудных младенцев с сосками во рту.

— И для чего эти малютки? — спросил Филиппо.

— Мы их держим, — объяснила нянька, — для пассажиров, которые хотят ехать в купе одни. Берут ребенка напрокат, сажают его на сиденье, так чтобы его было хорошо видно. Другие пассажиры заглядывают в купе, видят ребенка и проходят мимо. Потом детей оставляют в поезде, а наша фирма их забирает.

— Давайте сюда! — сказал старик.

Он заплатил две лиры и принял в окно хорошенького малютку, которого поместил на сиденье рядом — так, чтобы его было хорошо видно.

— Ой, какой милый ребеночек! — воскликнул проходивший по коридору пассажир.

Он вошел и сел рядом с Филиппо.

— Я не советую вам здесь оставаться, — сказал Филиппо. — У меня очень беспокойный малыш.

— Я как раз потому и вошел, — сказал вошедший. — Обожаю детей.

Это был элегантно одетый и гладко выбритый молодой человек, лысый, неприятной наружности, с орлиным носом и желтоватой кожей. Его можно было бы назвать слугой кардинала, если бы рядом имелся кардинал. Но, к сожалению, молодой человек был один, хоть и держался крайне почтительно, как будто рядом находилось какое-то невидимое важное лицо. Он сидел очень прямо, держа руки на бедрах[1], плотно сжав губы.

— Ваш? — спросил он у Филиппо, указывая на ребенка.

— До станции Сан-Грегорио.

Он объяснил, в чем дело.

— Я знаю, — сказал элегантный молодой человек, подмигнув. — Я какое-то время сам поставлял таких детей этой фирме.

— Это должно быть забавно, — заметила Сусанна.

— Я не отрицаю, но что же вы хотите! Работы море, а заработок мизерный; вкалывал как вол, а больше четырнадцати или пятнадцати детей в месяц раздобыть не удавалось. И потом, я собираюсь жениться, а родственники моей невесты хотели бы, чтоб я занялся чем-нибудь другим.

— А где вы брали детей? — спросил Солнечный Луч, торопливо припрятывая шляпу, свалившуюся с сетки.

— Да бросьте! — сказал элегантный молодой человек. — Вы что, до сих пор верите, что детей находят в капусте?

У каждого купе в поезде есть своя судьба, подчиняющаяся таинственным законам. Есть такие, в которых за всю поездку не проронят ни слова, и такие, в которых сразу же начинается разговор, и все обмениваются конфетками и визитными карточками, передают друг другу бутылки минеральной воды, рассказывают о своей жизни и расстаются с усиленным желанием увидеться снова. Обычно рядом с купе, в котором все молчат, оказывается купе, в котором все говорят. Там, где молчат, приходится слушать разговоры тех, других, сквозь двери и стенку, и кто знает, сколько раз эти люди хотели бы вмешаться в разговор, а не могут. Среди голосов, которые доносятся из соседнего купе, всегда присутствует женский, не смолкающий ни на минуту.

Купе, в котором разместились наши друзья, было из тех, в которых все молчат. Но они этого не знали, и сразу же завязался оживленнейший разговор.