В Афганистане, в «Черном тюльпане» - [9]

И Шульгин быстро выныривал из-за своего укрытия, стрелял, нырком уходил в землю и зычно выкрикивал команду «лежать» поднимающимся над окопами головам своих солдат. Участие всех его ребят в этой неравной огненной схватке было излишне.

Возможно, Шульгин вообще неправильно понимал смысл боевых действий в этой необычной войне без фронтов и правил. Для него важным значилось сохранить своих подчиненных в самой опасной ситуации. Вопреки всем жестоким обстоятельствам сохранить живыми, оставить в боевом строю, возвратить на «большую землю» к долгожданному солдатскому «дембелю».

Этот простой смысл так прочно вошел в сознание Шульгина, что невозможно было убедить его напрасно жертвовать жизнями своих ребят во имя взятия какой-либо безымянной высоты или какого-то важного афганского укрепления. Взятые высоты и укрепления все равно оставлялись обратно их хозяевам. Такие победы не имели в глазах Шульгина серьезной цены.

Шульгинская победа не измерялась количеством взятых высот, и все же в самые горячие места посылали старшим именно Шульгина. Возможно за то, что он умел обходиться минимальными потерями. Возможно, подобный смысл боевых действий в развязанной войне видели многие офицеры в Афганистане, но встречались среди них и бездумные растратчики чужих жизней.

— Метель-один, я Основа, прием, — раздался в эфире тонкий нервный голос начальника политотдела подполковника Старковского, постоянно взвинченного человека с неизменными претензиями ко всем офицерам полка и особенно к Шульгину. — Немедленно доложите о моральном состоянии личного состава.

Шульгин, только что поймавший в прорезь прицела поднимающихся духов и нажавший на курок с невольным рывком, выругался — очередь сорвалась. Он нехотя сжал тангенту и ответил:

— Основа, Метель-один… Докладываю… Моральное состояние группы на пределе. Вокруг нас гарь от сгоревших вертушек, до сих пор падает пепел… Сами не можем поднять головы. А теперь, извините, не до разговоров. Идет бой. Вынужден прервать связь. Прием.

— Метель-один, — зашипел в ларингофонах неприязненный голос, — приказываю немедленно поднять моральное состояние группы. Не забывайте о своем партийном долге. Вы — прежде всего политработник, замполит стрелковой роты… И это вам не просто шашкой перед носом махать…

Шульгин беззвучно выругался. Почему-то не чувствовал подполковник Старковский разительного несоответствия своих слов с обстановкой. Почему-то всегда говорил и действовал этот человек невпопад, словно стоял ко всем спиной. Намертво привязанный к каким-то неживым политпросветовским истинам, он пытался всю жизнь афганского полка подчинить букве своих машинописных инструкций.

Голос Старковского продолжал раздраженно бубнить инструкции по далекой связи, но Шульгин, прижавшийся щекой к деревянному цевью, не дыша, посылал пули по развалинам душманского укрепления. Как важно было не дать духам поднять этот чудовищный пулемет, из-за которого только что сознательно ушел из жизни, разнесенный пеплом прекрасный смелый человек.

Как жаль, что Шульгин не был с ним лично знаком. Как жаль, что никогда уже не сможет пожать ему руку. Жаль…

И шульгинские пули страстно жалили воздух жгучими жалами. Жаль, жаль…

За командира погибшего борта. Жаль…

За разнесенных в клочья ребят. Жаль…

За слезы матерей и жен. Жаль, жаль…

Душманы так и не смогли поставить на станок свой крупнокалиберный пулемет. Не успели залить свинцом единственный действующий ствол ушедшей в землю группы. Не сумели подойти ближе.

Слишком грамотно действовали свалившиеся из дымящейся «вертушки» русские парни. Ни один из них не подставился навстречу шквальному огню. Ни один не остался на прицелах китайских стволов больше секунды. А время уходило, и уже появились на утреннем горизонте черные точки боевых вертолетов файзабадской эскадрильи.

Налет этой разъяренной воздушной стаи в защитном зеленом камуфляже был ужасен.

Шульгин направил зеленую ракету в сторону душманской высоты и приказал своим ребятам немедленно выбросить оранжевые дымы.

— Земля, я — Воздух, вас наблюдаем прекрасно, — вышел на связь старший боевых «вертушек», — видим и ваши дымы, и направление атаки. А теперь ложитесь на самое дно, ребята. Будем разносить в клочья всю эту душманскую рвань. Командир приказал забросать их тяжелыми «капельками».

«Капельками» по связи назывались авиационные бомбы — самое мощное снаряжение винтокрылых машин. Андрей знал, как виртуозно могли кидать эти «капельки» воздушные снайперы файзабадской эскадрильи. Они кидали их не просто обычным полуслепым броском, а словно опытные игроки в классический гольф, метали летящую смерть точным броском-накатом в намеченную лунку. Таким броском они могли закинуть бомбу даже в открытую дверь глинобитного сарая. И Шульгин был свидетелем подобных снайперских попаданий. Он видел как, задыхаясь, бежали душманы, спасаясь от воздушных «акул», как падали бородатые чалмоносцы в черные проемы дверей, преследуемые пулеметной очередью, вздыхали, наверное, облегченно в темной спасительной глубине, и как летела за ними в самый зев распахнутой двери пузатая бомба. Дом поднимался на воздух, и гордо рассекала грудью поднятые обломки дома молнеподобная машина в пятнах зеленого камуфляжа.