Узют-каны - [24]

– Оцениваешь? Есть ли ещё порох в пороховницах или спился старший сержант?

– Спился?

– Не темни. Изменился я всё-таки, как-никак. Дотошным стал. Прозорливым. Всё тебе про меня ведомо. Сколько дней справки наводил?

Егоров виновато потупился:

– Четыре часа.

– Твою мать, в четыре часа вся моя жизнь на гражданке вместилась?! И о разводе, небось, пронюхал?

– Не без этого.

Молчун наслаждался игрой:

– Не встречались мы столько лет и столько же не встретились бы. Нужен я тебе зачем-то? Папкой вот кожаной постукиваешь, толстенькая… Для меня?

– Эх, разведка, никуда от тебя не денешься. Для тебя папочка. Но право выбирать есть?

– Ещё бы. Почти сутки выбираю. В тайгу посылаешь? Костенко просил?

– Пошёл он… Короче, майор Костенко ничего не знает о нашей встрече и не должен знать.

– Полковник, – поправил Молчун.

– Не, друг мой, бутафория. Любит, понимаешь, маскарады. Всё ещё майор он. Госбезопасность. Слышал?

– И ты, Брут?

– Нет, областная прокуратура.

– Вон куда хватил! Самый что ни на есть гражданин начальник! – Молчун потянулся ещё за одной сигаретой. – Явку с повинной принести или как?

– Не хами, и без тебя тошно. А есть за что?

– Извини. В чём дело-то?

Егоров потянулся, зевнул, щёточка усов приподнялась и опустилась:

– Двое суток не сплю. ЧС, понял? Чрезвычайная ситуация.

– Причём здесь пожар? Какое он имеет отношение к тебе?

– С чего начать?

– С начала.

– В папке информация, не подлежащая разглашению. Мне, в принципе, пофиг – пойдёшь ты со спасательным отрядом или нет, но кратко обрисую… Костенко вёл дело академика Пантелеева. Если старикашка отбрыкался, нашему майору пинок светит по мягкому месту. Но не это главное. А вот если то, чем тот псих занимался, попало не туда куда надо или пропало, исчезнет упомянутый майор и надолго. И поверь: многие только будут рады. Но это не значит, что академика нужно оставлять в тайге. Сечёшь?

– М-да, ситуация. Как не ворочай, всюду клин. А от меня чего хочешь?

– Найти надо академика. Но, прежде всего – то, что перевозил вертолёт.

– Побожусь, что вылетел он оттуда, где начался пожар?

– Ну вот. Сам всё понял, увязал.

– Вертолёт точно улетел?

– Ещё как точно!

– Значит: вылетает вертолёт с секретным грузом, который сопровождает не кто иной, а настоящий академик. Напрашивается вопрос: что за груз?

Егоров кивнул, приглашая продолжать.

– Место, где находился вертолёт, загорелось, а сам вертолёт тю-тю?

– Немножко не так, – поправил Алексей. – Каждые пять минут радист выходил на связь; через двадцать секунд после последнего, третьего сообщения, связь обрывается. И наладить её не удаётся. В это время на метеостанции находилось шесть человек, один из них работал на меня, поэтому такая точность.

– Он жив?

– Слушай дальше: пожар возник через пятьдесят минут после обрыва связи. За это время мы ещё путем не поняли, что произошло. Мой человек успел только передать сообщение об исчезновении, цифры, а дальше… сам понимаешь.

– Причины пожара?

– Читай газеты.

– Но не совпадение же!

– Ничего не могу сказать, – пожал плечами Егоров, – никто не знает. Пожалуй, кроме одного человека, Ивана Бортовского, которого нашли недалеко от санатория, где ты прохлаждался. Знаком с ним?

– Почему бы его ни допросить?

– Бортовский – человек Костенко.

– Понятно.

– Но учти – пожар сейчас интересен лишь как стихийное бедствие и им занимаются те, кто должен. К нашему делу он имеет только косвенное отношение.

– Тогда поясни, – Молчун скривил губы, – какого чёрта делал академик в глухой тайге, где он взял свой бесценный груз и почему к нему были приставлены шпионы из разных ведомств?

– А это уже секретная информация.

– Ничего подобного. Ответ один – засекреченный объект. И тот, кто дал приказ о его ликвидации – убрал следы.

– Приказа о ликвидации не было.

– Как?

– Просто не было.

– Хочешь сказать: кто-то что-то взрывает по собственному почину? Уж не Бортовский ли?

– Звучит логично. Он – единственный оставшийся в живых. Только одно «НО». Бортовский – человек Костенко, а тому объект с академиком дороже жизни. Следовательно, отдавая приказ о ликвидации, Костенко положил бы бомбу в свои штаны.

– Бред какой-то, – согласился Молчун.

– Но оставим-таки пожар статистике. Это потом она подсчитает, сколько гектаров, убытков и так далее. Нам нужен вертолёт. Куда и зачем он летел, знают только Бортовский, Костенко, их непосредственное начальство. У меня информации нет. Мой человек, лейтенант Савинков, не успел этого передать… Как видишь, вроде и войны нет…

– Мне кажется, я решился, – Молчун стиснул сигаретный блок. – Загадочно, а непонятного мне как раз и не хватало…

– Я от тебя другого и не ожидал, – просто ответил Алексей.

– Старая лиса.

Они ещё какое-то время сидели молча, разглядывая обелиск и прохожих. Молодая пара толкала перед собой коляску, куда-то мчалась ватага ребятишек. Подбирая мусор, важно раскланивались голуби. Кое-где жёлтыми лоскутками, словно марионетки в ловких пальцах ветра-кукольника, приплясывали в падении умирающие листья. Старушка с воспалённым пьяным лицом складывала в потёртую сумку только что обнаруженную бутылку из-под пепсиколы. Метался столбик вечного огня. И вроде бы ничего не происходило в этой жизни. Застывало время, засыпал мир – поживший, дряхлый старик, ворочался: где-то колет бок, мучает артрит междоусобиц, трещат старые кости, вызывая вулканы, извержения и опуская части суши в бездонные океаны. Не спится, дедушка? Не дают тебе покоя вечно суетящиеся люди-микробы? Бороздят твоё тело каналами, вырубая, жгут волосы, пьют твою кровь, засоряют поры. Прости нас, отец! Вши не виноваты, что они паразиты. Гусеница убивает зелень просто потому, что хочет жрать. Кусая, комар не представляет себе, что несёт боль. Но ведь люди должны понимать, что убивают твоё дряхлое тело! Они знают, что этим уничтожают и себя. Так почему же?! Прости, отец…