Узют-каны - [208]

Лёгкая рука. Тяжёлая.

Возможно ли спровоцировать удачу, случай, стечение обстоятельств? Аксиома: для успеха дела нужны теоретик и практик, что редко сочетается в одном лице. Полёт фантазии Молчуна дополнил практичную Маху. Иначе можно свихнуться. Генка раздумывал и делал промах за промахом, но чётко предвидел результат. А ей приходилось испытывать действия на себе. Комната отдыха напоминала бойню. Куски человеческой плоти, густые лужи крови, алые капли брызг на стенах – первое, что бросалось в глаза. Здесь недавно кого-то искромсали, выпотрошили. Зелёное сукно бильярда пропиталось тёмно-красным. Ярко-красная туфля с выпуклым обрубком, торчащим из неё, виновато уткнулась в плинтус. Из-под кресла выглядывала чёрная макушка сплющенный головы. А на пороге щурилось от яркого света лохматое огромное существо, перепачканное кровью настолько, что невозможно было определить с какой стороны хвост и куда оно смотрит.

Затем чудовище вскочило на четыре лапы, встряхнулось, как собака после купания, украсив и так уже донельзя сюрреалистические обои каскадом алых брызг. Маруся оторопело узнавала монстра из сна. Оборванное ухо, замутнённый белой пеленой глаз, второй – непонимающий огромный шар, жадный до безумия. Широкая лопатка ноздри. Медведеволк наспех зевнул, клацнув капканами клыков, и морда приобрела осмысленно-заинтересованное выражение. Маруся осторожно попятилась к окну, не сводя глаз с разбуженного оборотня – именно так определив для себя наименование находившегося рядом существа. Тот, в свою очередь, прижал в оскале единственное ухо, вздыбляя загривок.

– Мама, мамочка, мама, – шептала, пятясь, девушка.

Кошмар лениво поднялся на задние лапы, и Маруся удивлённо отметила, что они обуты в яркие кроссовки, правда разодранные выпирающими из них когтями. На брюхе чудища трепыхались лоскутки былой одежды, сгибы колен вырастали из дырявого вельвета. Она метнулась к бильярду, используя стол как преграду между собой и двухметровым чудовищем. Агрессия пахла кровью и шерстью, перемешиваясь вполне знакомой вонью узют-канов. Оборотень гулко протопал к окну, навалившись на стол корпусом. Огромный глаз ясно определял его намерения – жрать.

– Хорошая собачка, хорошая, – в унисон рычанию проговаривала Маруся, вспомнив – Генка так подманивал. Кого? Забыла. Всё забыла. Оборотень пытался взгромоздиться на стол, мешало сытое брюхо. Он сожрал кого-то! Мама! Помогите! Окно! Не успею! Страшно, мама!

Он дышал в лицо спёртым запахом помоев. Нос! Ноздря! Обухом по голове – перепачканная кровью морда внезапно стала похожа… Свернутая трубочкой ноздря. С противными синими жилками. Близко. Иуда! Зэка! Рука нашарила палку, и недолго думая, девушка хлестнула зверя бильярдным кием. Рявкнув, тот отпрыгнул, шмякнулся башкой об стену, замешкавшись в узком проходе между столом и батареей.

Маруся отскочила, пятясь, выставила кий перед собой. Страх ещё холодил спину, но обида за испуг и ярость перемешались досадным пониманием.

– Ну! Иди сюда! Ты! Гибрид недоделанный! Иди сюда! Ну! Что? Совокупляетесь? Тараканчики, бурундучки, киски, поросята. Видели таких! Что? Убирайся!

Зверь обиженно щёлкал пастью, пытаясь куснуть щекочущий, мельтешащий перед мордой конец острой палки. Красный глаз набухал озлоблением.

– Не нравится? Зверюга! Как тебе? Схлопотал?

Маруся отступала, несла околесицу, слегка тыкала кием надвигающуюся мощь и думала: «Лишь бы не упасть! Не упасть!» Уткнулась спиной в стену. В двух шагах темнел проём двери. В памяти возникали ковровые дорожки, кадки с тропическими растениями. Налево выход. Крыльцо. Мотоцикл. Она уже видела себя бегущей, тарабанящей в запертую дверь… Тупик. Смерть. Направо… Оборотень, наткнулся больным глазом на кий, взревел и не дал додумать. Маруся закричала, руки заволокло жаром. Кровь залпом вырвалась на них, забрызгав куртку. Вонючая кровь узют-канов.

С хрустом сломался кий, ворвавшись в грудь прыгнувшего монстра. Маруся падала вниз, скользя в кровавых ошмётках, а сверху давила мохнатая ревущая масса. Она импульсивно ухватилась за борт бильярда и кубарем отлетела вместе с ним, отброшенным раненым зверем. С твёрдым хлюпаньем покатились по полу шары…

…Боль растягивала кругозор, вылущивая воздух. Генка видел, что конструкция стрелы экскаватора потеряла свою жёсткость. Жирафьей шеей она изгибалась, напоминая ползущего червя. Вслед за стрелой хрумкал по синусоиде ковш, выворачивая комья мокрой земли. Жёлтый в подпалинах корпус Хозяина бесконечно широко выдвигался из тайги.

– ТЫ ПРОИГРАЛ, СМЕРТНЫЙ! МЫ НАШЛИ ФОРМУ! СЛУГА УЖЕ В ПУТИ! И НИЧЕГО ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ! МЫ УЧИМСЯ!

Как не вовремя! Он вновь оплошал! Ошибся! Отправляя Марусю в безопасное место, подставил её под удар. Пётр Смирнов, мать его так. Он понял это только сейчас, когда уже поздно. Поздно чеголибо менять. Но мысль о Марусе мешала стать камикадзе, когда она в опасности. А не всё ли равно? Поздно. Он и так умер, давно мёртв. А мёртвые не испытывают боль. От подобной идеи полегчало. Молчун поднял голову и усилием воли открыл слезящиеся глаза. Лицом к лицу. Это твоя война. Тут же представил себя со стороны – ну ни дать ни взять комиссар, обвязанный гранатами, ждёт, когда на него наедет танк. Только гранат-то нету. И никто ничего не подкинул. Лезть с кулаками на ковш – дурь. Проще попинать стену пятиэтажки. Предначертание – предначертанием, судьба – судьбой, а жить хотелось. Нет уж! Дудки! Шорская народная мудрость – чур война, я фур тайга. А в прятки поиграть не желаете?