Узют-каны - [205]

Наконец-то сухое крыльцо приютило. Маруся бережно вынула из-за пазухи чуть намокшую пачку «Беломора» и навзрыд затянулась горьким, думая о Генке. Как он там, без курева?..

Молчун сидел в мокрой траве, жмурясь при вспышке молний, а грохот – их продолжение – невольно освежал воспоминания о засаде: длинном, бесконечном заборе, минометном шквале и горящих бронетранспортёрах. Он хотел курить. Блок сигарет в парке на скамейке представлялся чем-то грандиозно-фантастичным, как и неосуществимая встреча с теми, кого он знал и любил. Остался только Леви с его дурацким аутотренингом, и Гена от нечего делать бубнил под нос:

– Я могу закурить, но не буду. У меня есть право выбирать.

Но у него не было такого права. Ужасно давно не было никаких прав. И дело не в том, что последние папиросы остались у Маруськи. И даже не в том, что вот-вот любопытный ковш экскаватора высунется из тайги.

Просто у мёртвых не бывает прав.

Они не могут выбирать. Даже не в силах повлиять на судьбу своего бренного тела. Зароют его, сожгут или оставят разлагаться. Что из того? Можно завещать поставить свой скелет в кабинете зоологии любимой школы, всё равно какая-нибудь сволочь не позволит, а любящие родственники не подсуетятся защищать последнюю волю.

Четыре года назад Генка поделился мучающим его вопросом с участковым психиатром. Полная, в годах, бабёнка выслушала терпеливо, с некоей долей участия. По её давно сложившемуся мнению Лазков Г.О. был абсолютно нормальным, нормальней её соседа-алкаша, который любил в пьяном виде писать из окна, распевая при этом «Широка страна моя родная». Но травма головы подразумевала держать его на учёте и проводить профилактические встречи. Генку после списания «под чистую» по знакомству хотели пристроить в военкомате, и только закорючка «стоит на учете у психиатра» помешала, принудив шлёпать на завод разнорабочим. Круг замкнулся. Но сам Генка давно об этом не жалел. И, признаться, не подумал даже, что откровенностью удивит врача. На вопрос, не беспокоит ли его чего-либо, он внезапно ответил:

– Знаете… Мне кажется, что я умер. Нет. Не так. Я умер давно. Там, в Афгане. Когда лежал… ну, после ранения, чувствовал, что умер. Понимаете? Это нельзя спутать.

Привыкшая к разному, врач нашлась:

– А сейчас? У вас семья, работа.

– Это не моя жизнь. Поймите… Как бы получше сказать?.. Отпуск. Побывка! – его самого начал тяготить разговор. Неудобно как-то. Косил под нормального и вдруг…

Врач тогда наговорила кучу интересных вещей, мол, комплекс неполноценности, чувство неудовлетворенности, смена деятельности, отрыв от реальности и тому подобное. В конце концов, убедила, попросив назвать число, год, с каким счётам закончился вчера футбольный матч по телеку.

– Ну вот, – удовлетворенная ответами, заявила она. – Если бы вы умерли годы назад, могли бы знать, с каким счётом выиграл вчера «Спартак»?

Генка стушевался и мысленно плюнул на самоанализ.

Сейчас же правда открылась ему. Да, возможно, он долго был на войне, забыл, с чем едят «гражданку», обиделся, что не попал в военкомат, не был нужен жене и плевал на работу. Но нашёлся заказчик, нуждающийся в нём, определив раз и навсегда его место:

«– Гаврюш! Гаврюша! Голубь мой! А тот паренёк никак шестьсот шестьдесят шестым за сегодня будет? Ох, не люблю я число это непутевое. Опять соседний департамент ухохочется. Шут с ним. Пусть поживёт маленько.

– Так то территория товарища Аллаха!

– Ерунда, договорюсь. Хотя, обожди… Нетуть, промахнулись. Кто этот счастливчик у нас? Ага. Ему бы в безопасности ихней местечко сыскать. Пригодится небось… Охо-хо, колет шо-то, Гаврюш. Да не маши крыльями, дура! Простудишь ишо. Чую, поубивают друг друга когда-нибудь… Однако, доцентик-то по-прежнему колдует?

– Профессор ужо.

– Охо-хонюшки. Не ладно это. Вот тут-то солдатик и подсобит опосля. Ты там подумай с угодниками, может бабу ему повредней, да проблемку каку со здоровьем. Не задумывался шоб. Покумекай. Но токмо приглядывай, охрани. Но к делу пущай подготовлен будет. А то знаю их, водочку любят воскресшие, мать их за ногу.

– А с местными товарищами как быть? Без их поможения не пролезет.

– Порешам, порешам… Чаво палят-то так? Сделай ужо – снаряды кончились, что ли? Люди же, живые…»

Представив подобное, Молчун захохотал, подставляя дождю замёрзшее лицо, струйки побежали по нему, попадая в рот и ноздри. Генка пил дожди, потому что хотел пить, смеялся, забыв о больной ноге. Пропитанную кровью, набухшую рубаху размотал давно, не помнил, когда – наверное, под воздействием аутотренинга. Его отпустили. На время. Дали видимость жизни, суету, проблемы. Потом прочистили мозги собутыльником-бабником. И Лёху Егорова приплели.

И бросили затем разгребать бардак, поскольку именно для этого родился он, жил и воскрес. И вся его жизнь в итоге свелась к мокрому вечеру в осенней тайге. Дали, попользовался, сроки вышли, возверни должок. А все чувства, думки и мечты – так оно, не выбрасывать же. Пригодятся. Потасуются белой бородой, да вернутся – кому надо и когда приспичит.

Генка не чувствовал себя обиженным и обделённым. Подозревал же подвох. Навели по-тихому, делай дело – будь любезен. Приказы не обсуждаются. Одно томно – Маруся. Любимая. Только-только ведь понял, как оно в жизни хорошо бывает… И тут же осёкся. А вдруг и её? По заданию «Центра»? Просил же: дайте сто процентов! На! Побалуйся напоследок. Нет уж! Вот тут-то не может быть. Хотя, чудак, лодка же была? И шрамик у неё под лопаткой… Боже, куда же пихнул он её… Что там ещё? Неужели…