Узют-каны - [202]

Именно эту формулограмму транслировали в данный момент стратегические спутники слежения. Проецируемые фотоснимки завтра украсят передние полосы газет во всём мире, если им подобное позволят. Сегодня же семь миллиардов людей и тридцать восемь миллиардов ящерицеголовых дракхов с планеты Грохола даже не подозревали о единицах своих представителей – потеющих, наливающихся зелёной краской досады, неотрывно следящих за экскаватором, рисующим месиво чёрных следов. В наивысших департаментах Земли беспрерывно звонили телефоны, орущие, безумно-красные чиновники уже смирились с мыслью, что третья мировая война случится не позднее четверга, если Соединенные Штаты и ООН не поверят заявлению России о том, что проблема взята под контроль. Пакистан настойчиво требовал плюнуть на Сибирь и первому нанести ядерный удар. С мрачноватой иронией московские ди-джеи каждый час крутили по радиотранслируемым каналам старинный хит группы «Алиса» «Энергия».

На улицы высыпала бритоголовая толпа в белых одеждах с громоздкими плакатами, указывающими дату конца света. Могила матери Терезы утонула в цветах и распятиях. В Вашингтоне временно исполняющий обязанности главы Пентагона вошёл в овальный кабинет Белого Дома с тонкой папкой, в которой кроме рапорта об отставке находился диск с детской компьютерной игрой «Чип и Дейл». Там бравые бурундуки бегали по складу и убивали врагов методом метания ящиков, но некоторые пеликаны их глотали и выплевывали обратно, оставаясь при этом целёхонькими… В родильном отделение сельской больницы восемнадцатилетняя Юлия Захарова кормила грудью розовую, спелёнатую девочку, тайком смахивала слёзы и не могла насмотреться на сосредоточенную работой уморительную мордашку, понимая как любит её, зная, что не оставит её никому никогда, мимоходом отметив, однако: «Глазки голубенькие, как у Гришки, кобеля…»

…Маруся не поверила своим глазам, приняла за оптический обман, нарисованный внезапно хлынувшим с неба потоком. Поверженный красный мотоцикл уныло лежал на боку, подставляя дождю упругое тело. Подняла, бережно вытирая ладонью налипшую на корпус грязь, а руку механически обтирала об мокрую фуфайку, ставшую тяжёлой от влаги.

– Недалеко он уехал. Бензин кончился, – объяснила.

Генка не слушал. Он, отвернувшись, наблюдал агонию таёжного пожара. Дождь атаковал бесцеремонно и беспощадно, вырывая из леса клубы пара. Трасса постепенно расползалась, превращаясь в грязный поток. Ноги скользили и замерзали под стегающими струями. Потом он обнял девушку, прижался щекой к мокрым волосам:

– Надо же. Дождь пошёл.

– Меня хоть выжимай, – согласилась Маруся, погон неприятно врезался в лоб, но она терпела, возможно, не замечала. Подняла лицо, избавляясь от зуда, губы слепились. Ливень стекал по головам, укутывал их пеленой воды. Умытый мотоцикл отвернул смущённую фару, делая вид, что прислушивается к барабанинкам капель.

– Мы не сможем уехать. Нет бензина. Трасса раскисла, – шепнула она.

– Сколько до санатория?

– Чуть больше километра. Там ограда, ещё обходить. Ты с ногой не перелезешь. Выйдем к кухне…

– А по прямой, через гору?

– Точно. Там спуск есть у подъёмника. Зимой с ребятишками катаемся по нему. Прямо к входу в корпус спустимся.

Обнявшись, они вели мотоцикл в гору, выбрав для ориентира четырёхлапую четвероногую звезду энергетического столба. Сгорбленная мокрая трава по склону покорилась дождю и судьбе, готовая вскоре принять на плечи неминуемые снежные просторы. Неподалеку загнулся пресловутый лесной пожар, испустив последнее облако пара. Генка устал хромать, но продолжал карабкаться вверх. Они едва не наступили на размякший труп волка. Колесо мотоцикла даже заехало на сломанную спину. Свалявшаяся от влаги, безобразная серая шкура, предсмертный разбухший оскал.

– А Петру пришлось невесело, – удивился Молчун.

– Смотри! Ещё один!

Прогнувшись, пригвождённый к земле волк глотал мёртвой пастью бесполезную ему воду.

– Может, и сам он где-то тут?

– Ага. Только его сейчас нам не хватало! – огрызнулась Маруся.

Говорить под дождём было трудно. Возбуждённый могуществом водопад приглушал звуки, отрезал свет, скрывал силуэты деревьев, столба, вершины, ввергая в мокрую темень, где время, помноженное на расстояние, образует упругий воздух, через который необходимо пробиваться как через липкую жевательную резинку. Генку возмущало подобное обстоятельство – поминутно чертыхаясь, представлял, как монумент экскаватора издевательски злорадствует, сокращая расстояние. Тому-то нипочём водяная стихия. Ливень не поколебал железного корпуса, защищённый от воды двигатель продолжает строчить искру, вертятся валы генератора. Подпрыгивает в такт базе стрела. Хищно брякает грязный ковш, похожий на строительный вагончик. Десятки прожекторов, создавая ореол над жёлтой в подпалинах макушкой, выискивают их, измученных отступлением и дождём.

Взобравшись на вершину, они огляделись. Через пелену внизу маячила крыша трёхэтажного корпуса, можно было разглядеть тянущуюся от него дорогу, мост. Пол-оборота, и город возник перед ними, крохотный декоративный макет, уместившийся бы на ладони. Молчун узнавал через берег дымящейся водоворотами, взбудораженной ливнем реки – дамбу, лесопилку за ней, обнесённую с одной стороны бетонной оградой. Крохотные домики частного сектора слегка поредели. Тёмное горькое облачко чада слабым завитком уходило в тучу. После детского длинного вагончика шинного завода, из которого торчали тростинки труб, просторными пролежнями прогибались поля, постепенно уходящие за горизонт к зловонному озеру отходов птицефабрики. Генке казалось, что он видит даже огромную удивлённую куриную голову, в качестве эмблемы украшавшую полстены шестиэтажного управления. Издалека голова курицы действительно превосходила в размерах силуэт ленинского бюста, снятого несколько лет назад с серого бока обогатительной фабрики. Стену не удосужились покрасить, и чёрный пародийный профиль Ильича до сих пор вселял надежду на его возвращение на фабрику.