Узют-каны - [191]

Мотор чихнул, но вроде бы продолжал реветь. Пётр окаменело жал газ, понимая старейшую истину – когда всё хреново, может стать ещё хуже.

– Давай, давай же, ну! – зэка пинал движок пятками, словно скакал на лошади.

Покойный Иван Николаевич, кстати, перешедший в иной мир непосредственно с помощью Петра, мог многое порассказать ему о волках. Именно этих волках. Старый вожак с обкусанным ухом выпрыгнул прямо к колесу. Пётр рискованно съехал к краю дороги, но выровнял мотоцикл. Он успел заметить, что у преградившего дорогу волка был всего – о чёрт! – один глаз. Ещё двое, чуть помельче, выкатились следом из зарослей плакучей ивы, и голодное трио настигало упущенный обед. В отчаяние Пахан ударил красный бак, как ни странно, это сработало, и «Хонда» заурчала ровнее.

Маруся бы узнала следующий поворот, и если бы бензина хватило ещё на пару минут, Петро, обогнув гору, врезался бы прямо в ограду санатория. Немного сноровки, и он мог бы уже показывать зверю язык и грозить кулаком через окно кухни. Но у него не было двух минут.

Мотоцикл чихнул пять раз подряд, чуть поворчал и перешёл на скорость самоката. Последний рывок удалил волков метров на сорок. Пётр не стал дожидаться, спрыгнул с седла, и Марусина «Хонда» ещё чуток прокатилась на боку, царапая безупречно выкрашенный бензобак. Перед зэка широкой просекой развернулась горнолыжная трасса. Таковой её называли зимой. Сейчас же дорога в гору заросла увядающей травой и тростинками ковыля, заканчиваясь на макушке холма непоколебимым разлапистым столбом энерголинии. Рядом ютилась будка трансформатора, а с другой стороны склона любопытно торчали верхушки подъёмника. Забыв о болезни и усталости, Пахан припустил в гору, сообразил о тщетности попытки, развернулся и начал отстреливаться. Приклад сросся с животом. Перебегая, устремляясь вверх, Пётр стрелял одиночными по мелькающим в ковыле спинам. «Последняя обойма! Да блин! Откуда они взялись?» – с опозданием подумал он, когда автомат отказался стрелять. Не видел, но знал – они здесь. Алчущие глаза и кровожадно выпирающие клыки время от времени ворошили травы. «Обходят. С трёх сторон. Падлы!»

С середины склона трава уменьшалась в росте, и сутулые фигуры перестали прятаться. Пётр бежал выше, бросив бесполезное оружие. Но так и не взобрался на вершину. Серый напал сбоку, зэку удалось толкнуть его локтем, волк неловко угодил под пинок и, огрызаясь, вяло поскулил. В грустных зрачках читалась досада. «Какого хрена?» – решил Пахан, и поднял с земли ржавую узкую трубу, прикинув, что если бы имел квартиру с отдельным толчком в старом доме, то именно такого размера труба спускалась бы к унитазу от слива.

Едва успел разогнуться, как поверженный волк прыгнул на спину, но Пётр успел-таки вздёрнуть корпус, выставив перед собой новое оружие. Перед глазами запрыгали отблески понурого солнца, волной вернулась тошнота. Тяжёлая капля упала на щеку. Труба больно стукнула в бедро. Волк напоролся брюхом на ржавый остов, воя повис, мельтеша лапами. Тут же объявился второй, Пётр спешно мотнул тяжёлой трубой, волк кубарем взвизгнул в ноги, а труба прошла в сантиметре над оскаленной волчьей мордой. Она мгновенно метнулась вперёд, и Пахан лишился куска живота. Ловкий зверь отскочил, скаля красные клыки. Первый, раненый, вцепился в лодыжку. Тут появился третий: в отличие от сыновей, неторопливый. И даже не зубоскаля, возник из травы, словно просто пришёл посмотреть, в чём тут дело.

Пётр отступил и опустил трубу на спину раненого волка, переломив хребет. Кровь спешно наполняла кроссовок, но ему до ноги уже не было никакого дела. Второй, используя время, ещё раз вгрызся в живот. Пахан вертикально поднял трубу, удивлённо заметил, как на морде повис сине-красный кусок олимпийки, и пригвоздил нахала к земле. Тот напоследок щёлкнул пастью, хотя глаза сразу же потухли.

Одноглазый не дал выдернуть трубу. Он точно вспрыгнул на грудь. Но Пётр уже ждал, выставив вперёд ручищи. Вонючее дыхание падали обогрело лицо, белые клыки клацнули у носа, но руки прочно сжали лохматое горло.

Знакомая ненависть вспыхнула в единственном глазу волка, он сделал ещё одну попытку и вгрызся в глотку врагу. «Газон! Достал-таки…» – решил Пахан, ему не стало хватать воздуха, шерсть залезла в ноздри и рот, обрубок уха вдавился в переносицу зверя, мир уплывал, резко мерк. Ещё одна капля царапнула щеку.

«Неужто дождь? Его ещё не хватало!» – слабо удивился Пётр, продолжая вдавливать пальцы в лохматое и тугое. Тут же изо рта брызнула кровь. Задыхающийся волк упёрся жесткими лапами в грудь, задние надавили на пах и на рану в животе.

Но ещё две минуты – те самые, которых не хватило Петру для спасения, они продолжали стоять. Два одинаковых существа всё теснее сжимали предсмертные объятия. Когда же упали и покатились по склону, вжимаясь друг в друга, последней заблудившейся мыслью Петра было – что в этой схватке нет победителя…

…На этом месте несколько дней назад автобус въезжал на паром. В нём были люди, усталые, занятые своими проблемами. Они уезжали в неизвестность. И не вернулись. Гена вспоминал лица, моменты, укладывая в память гробы.