Узют-каны - [174]

Они ворвались в межкаменное пространство как под арку старинного дома. На миг полумрак плеснулся в глаза, гул эхо – в уши. Девушка смахнула со лба чёлку и увидела прижавшегося к другому камню полоумного зэка. Его зрачки расширились до предела, рот судорожно выталкивал за воздухом язык, от бордового лица хотелось прикурить.

– Ну иди же сюда! Хорошая собачка! Хорошая, – из прохода вышвырнуло пятящегося Молчуна, он даже склонился, причмокивая и пощёлкивая пальцами – характерный жест приманивания.

Генка видел приближающийся металл; вмятины оскала барбосьей ухмылки своей жутью пронизывали нервные окончания. Адреналин нырял в память, выпихивая бредовый сарказм: «А где сэр Генри, Бэрримор? На болоте, сэр». Благо, любой бред, возможно, считывается и маскирует задумку. Вертолёт-бык среагировал на издевательство, как на красное. Он резко надвигался, заполоняя пространство. Так близко! Так неотвратимо! Всё равно, что стоять на рельсах перед приближающимся поездом, мечтая в последний момент увернуться. «Выдержат ли?» – подумал Генка, хватая попутчиков за руки, пытаясь сообразить, о чём он думает. О людях? О камнях? О нервах?

Третий из системы шахматного порядка камень оказался прямо по курсу. Поменьше своих скалообразных братьев, он как нельзя кстати был готов к ним присоединиться. Взявшись за руки, как тройняшки, они бежали, когда сзади с лопающимся треском сумасшедшей аварии вертолёт врюхался между камней. Сплющивался, пытался прорваться, намертво врастая в породу. Беспомощно, на самой высокой ноте взвизгнул двигатель, и пеньки отломанных лопастей засвербели по тверди, оставляя белые рёбра царапин.

Генка на миг обернулся. Удалось, но радоваться рано.

– Он застрял! Застрял! – восхищённо каркал, как через икоту, Пётр, его грудь напряжённо вздымалась. Генка впихнул ему в руки палку размером с древнеримское копье:

– Навалились! Живо!

И только тут зэка и Маруся поняли, что от них хотят.

Мёртвый вертолёт надсадно хрипел, разбитая морда прямо-таки излучала ненависть. Надо торопиться, пока он не вздумал излучать что-то другое, не столь безобидное. Остов бывшего тополька, используемый как рычаг, сломался с треском сухостоя, на что Генка разразился потоком брани, после чего, как пишут в анекдотах, грязно выругался. Маруся продолжала держать обломок рычага, не в силах сопротивляться нахлынувшим чувствам. Грязный, задыхающийся, матерящийся Молчун внезапно оказался не человеком. Смотрела, но не видела бледного поцарапанного лица, рваной защитного цвета куртки. Если бы у него вырос хвост или появился нимб над головой, она бы не заметила. Потому что он весь стал нимбом, сгустком светящейся энергии, которую хотелось касаться губами, пить или вжать в грудь, чтобы загорелось сердце. Она любила это чувство, эту секунду, своё желание до такой степени, что хотела умереть. Поэтому сильный шлепок по заднице приняла как должное, более того – с сожалением, что боли так мало.

– Чего вытаращилась? Толкай!

– Обожди, начальник. Не суетись. Счас мы его в лепёху!

Пётр на глазах изумлённого Генки в одиночку прижался к камню. Какое-то время приковывали взгляд непомерно вздувшиеся от усилий вены на шее и руках. Краем сознания понимал, что чуда не будет. Невозможно одному спихнуть эдакую махину! Потом отвлёкся на вертолёт. Тот, видимо, принял какое-то решение. Корпус, обшивка, деформируясь, начали проваливаться внутрь, монстр вжимался в себя, вновь победоносно захрюкали четвертинки винта. Огромные камни как бы задрожали, и два рывка выплюнули вертолёт наполовину. Хотя вертолётом высунувшуюся сжатость кабины можно было назвать с трудом. Меж камней барахталась рыба – помесь акулы с лещом. И лещ продолжал худеть, несмотря на зазубренные разрывы тела. Так ящерица отрывает себе хвост, крыса отгрызает лапу, а разрубленные половины червя корчатся в ожидании ремиссии, мерзко и противно шурша хлюпаньем…

Молчун едва успел подхватить падающего зэка, когда чудо свершилось, и камень покатился по склону.

– Ложись! В нём гранаты! – выкрикнул. – «Ну и силища!» – подумал.

Вертолёт остервенело егозил. Катящийся камень сплющил акулью физиономию. Генка вжал лицо в мокрую рыхлость земли из-под камня и впихнул указательные пальцы в уши…

Он падал в бездонное ущелье, наполненное огнедышащими драконами, и кричал от боли в ушах. Засунутая в гудящую кастрюлю голова подсказывала, что будет дальше. Кровавые сопли из носа. Госпиталь. Импотенция. Нина. Развод. Санаторий. Маруся… Вертолёт! Генка пришёл в себя первым. Но слух вернулся к нему часа через три. Уже было свыкнувшись с мыслью, что до конца жизни будет слушать плеер с севшими батарейками, задворками памяти звука понял – рядом кашляют.

…Когда камень, наконец-то, покатился, Пётр почувствовал облегчение, до предела напряжённые мускулы внезапно оказались бесполезными. Расслабление тут же повлекло его к земле. Турист поймал за одежду, дёрнул, тут же пихнул обратно. А так хотелось увидеть, как всё будет! Не зря-таки на спор баловался и валил чуть подпиленные деревья на зоне. Эх, кто бы заранее предупредил про гранаты?! Туристы… Он вспомнил, как приподнял голову и тут же оглох и ослеп. Обожжённое до этого лицо вновь окунулось в сумасшедшую сауну. Очнулся, задыхаясь, долго отплёвывался и смахивал с головы грязь и кровь, но они вперемешку продолжали сползать за шиворот. Ухо горело. Дотронувшись, обнаружил, что его кусочек – мочка бесследно испарилась. Ладонь тут же измазалась кровью, как назло разнылась рана на лопатке – перенапрягся, забыл о ней впопыхах. Мелкие камушки и осколки вертолёта пробарабанили по левому боку, оставив на плече, спине и ягодицах небольшие, но кучные ссадины. С осколками, видимо, и улетучилась мочка.