Узют-каны - [152]

Молчун согласился. Не самый лучший вариант скрываться в глуши, когда по пятам преследуют чудища, но похоже – другого не было. Обхватив Марусю за талию, увлекая за собой из опасного места, побежал за Петром. Пахан же внезапно остановился и попятился, едва не наступая им на ноги. Из леса выходили трое. Заросли выпустили, словно родив, обросших плесенью Газона, Сыча и Ферапонта. Крупицы земли, застрявшие в складках одежды, не оставляли сомнений. Мертвецы вышли из могилы. Даже Петро растерялся, вспомнив на секунду о ноже и лисе, которая пробегала в кустах, когда он выворачивал из земельки бывших товарищей по киче. Что к чему думать сейчас о лисе? Бандиты замкнули кольцо, оттесняя людей к пасеке. Сзади ревело и трещало. Огонь, наткнувшись на деревья, остервенело пережёвывал новую пищу, смачно чавкая. Как снежинки, в воздухе закружились крупицы горячего пепла, увлекаясь, пропадали в дыму.

– Я не хочу! – выкрикнула Маруся. – Не могу! Умирать! Так страшно умирать!

– Вот и всё, – спокойно уставился на приближающихся покойников Молчун. – Это вам не видик про зомби. Они – настоящие.

Неизвестно откуда спустилась горящая ветка, внезапно изменив траекторию, оседлала голову Сыча, волосы которого вспыхнули. Не обращая внимания, мертвецы неотвратимо продвигались вперёд. Есть что-то особенное в том, как ходят покойник. Он не размахивает руками, не дёргает головой, а просто переставляет негнущиеся ноги, как утка, переваливаясь с одной на другую. В равномерном раскачивании чувствовалась пагубная снисходительность к жертвам. Пахан, Молчун и Маруся, загипнотизированные, наблюдали, различая каждую разъедающую ужасом деталь. Запекшаяся кровь на ранах, покрывшихся грубой моховой зеленью. Вязкая пенящаяся маска вместо лиц, чернеющая от гари. Плешь, выеденная огнём на голове Сыча. Прихрамывая, подступил Балагур, оттесняя зажатых кошмаром людей к слабо дёргающемуся слизню.

Медведь угрюмо выплюнул голову, и та покатилась к ногам зэка. Пахан, выругавшись, пнул крутящийся предмет, и тот отскочил с хрустом в сторону Газона. Тот неторопливо нагнулся, поднимая страшный мяч. И тут Маруся не выдержала: как рыба на берегу, раскрыла рот, из которого истерика не могла выдавить ни звука. Преклонила колени, надломившись, и затряслась. Со стороны могло показаться, что она задыхается, чем-то подавившись. Пахан осоловело переводил взгляд с неё на покачивающуюся косматую голову медведя, будто тому вместо шеи поставили метроном, затем на печёный омлет лица Балагура и волочащиеся фигуры зэков, повторяя:

– Твою мать! Срань Господня! Срань! Твою мать!

Молчун тоже опустился на колени, привлекая к себе рыдающую девушку и до побелевших пальцев крепко сжимая пистолет. Если кто из мертвецов приблизится, он, конечно же, выстрелит – хотя и понимал тщетность подобной акции. Память в спешке перебирала встречи с проявлениями ирреального. Голос в автобусе. Нина у переправы. Спортсмен, вонзающий кулак в морду мертвеца. Узелок с останками Спортсмена, текст почтового сообщения: «ТЭБЯ, ГЭНА, ОТПУЩУ…» Не то! Не так!

…Табачный ларёк, прямоугольный блок сигарет, перебираемый ладонями. Ощущения нахлынули, неприятно покалывая в груди. Гранитная плита, устремлённая вверх, чёртово колесо, красный гравий под ногами. «Для тебя папочка …»

…Равномерное журчание воды из-под крана, несущие тепло и безмятежность, горьковатый вкус пива, обволакивающий язык. Жжение на щеках после бритья, обжигающий нёбо омлет… «Удивляет полное отсутствие тараканов… Мелких нет ни одного…», «Могу поклясться, что второй хвост хлестал его по руке…», «Три комнаты поменять на конуру? Ты в своем уме?»

– Да! – ответил Молчун. – Я никогда ещё не был так в своем уме.

В подобной ситуации его заявление было более чем странным. Но «…живые клетки, маленькие такие клеточки…», «… вторая половина? …в бункере осталась. На метеостанции. Сгорела, должно быть…»

Пистолет странно заелозил. Вернувшись в настоящее, Генка сразу не понял, что Маруся вырывает у него оружие.

– Застрели меня, – шептала она. – Так не могу! Не хочу стать такой, как они. Застрели…

Молчун расхохотался, озорно подмигнул ей:

– Тараканчики! Понимаешь? Тараканчики! Письма помнишь? Совокупляются! Чёрт! Совокупляются! Десять пальцев!

…Если бы родители или те, кто когда-то знали Сергея Петровича Уркашенко, которому на зоне дали кличку Урюк, увидел его сейчас, то не узнали бы. И не потому, что Урюк под воздействием радиации лишился волос и зубов, а его тело покрылось шишками и язвами, но все просто помнили про его руки, которые, как говорится, не под то заточены. Урюк никогда не мог ничего сделать, даже вбиваемые гвозди гнулись в доске, а молоток шлёпал по пальцам, не говоря уже о каких-то более сложных вещах. Сейчас же, бормоча незатейливую мелодию, зэка ловко соединял два оголённых проводка. За несколько часов он сумел починить и исправить кучу мелких повреждений, благодаря которым вертолёт вновь мог двигаться. Конечно, против пробоин и сломанного хвоста Урюк был бессилен, но испорченные при аварии и выстрелами приборы, за возвращение к жизни которых не взялся бы и самый умелый мастер, оживали при его прикосновении, как будто только и ждали, когда он придёт и их починит. Урюк действовал по наитию, подгоняемый вернувшимся голосом, который чётко приказывал, как и что ему делать. Впервые в жизни Уркашенко знал, чего от него добиваются и, невзирая на предобморочные наплывы прострации, откручивал, завинчивал, изолировал, спаивал при помощи набора инструментов, оказавшихся именно там, где и сказал Хозяин – под сидением пилота.