Узют-каны - [154]

Пахан покрутил пальцем у виска. Он давно понял, что имеет дело с чокнутыми. Мертвецы и медведь, оттеснив их к огню, сгрудились вокруг слизня, как родственники, посещающие могилу, что Петру не нравилось куда больше придурков. Он тщательно высматривал просвет между дохлыми балбесами и занимающимися костром деревьями, пытаясь прикинуть возможность куда-нибудь проскользнуть, лишь бы не поджарить шкуру.

– Снимай! – Молчун набросился на девушку, стягивая с неё куртку. – В огонь побежим!

– Сгорим! – кричала Маруся, в треске рушащейся тайги она сама себя не расслышала.

Газон, державший под мышкой голову Шурика, бросил ей в слизня, тот сжался в кольцо, втягивая в скользкое тело упавший предмет. Потом в круг вступил Сыч. Бледно-жёлтая пена резко охватила его, промчавшись от ноги к затылку. Балагур, Газон и Ферапонт, беззвучно раскрывая чёрные, как жерло печи, рты, потянулись друг к другу, и Маруся заскулила, когда сплетённые руки начали слипаться, превращаясь в месиво из пальцев и когтей. Мертвецы стягивались, прирастая разными частями тела. Порозовевший червь обвил их ноги.

– Что я говорил! – вопил Молчун. – Академик прекратил их размножение. Обратная реакция. Спаривание. Сечёшь? Во время такой штуки радист раскромсал пилота и самого академика.

– Не понимаю, – девушка трясла головой.

Горящая ель рухнула почти рядом.

– Накрывай голову! – Генка тоже сдёрнул куртку, укутав лицо так, что сверкающие возбуждённые глаза выглядывали как из скафандра. Ель отвлекла внимание. Когда они опять взглянули на происходящее в трёх шагах, перед ними предстало извивающиеся скользкое безобразие. На толстом одноногом стержне раскачивалось раздутое пузатое многоручье тулова с тремя головами. Поцеловавшись ушами, Балагур засунул лысину в голову Ферапонта, а Газон, разинув пасть на пол-лица, старался их проглотить. Реальность кошмару придавала лямка рюкзака, мешавшая своей чужеродностью.

В хоровод вступил болванчик раскачивающегося медведя. На горбатой спине червя на миг проступили контуры лица Шурика, выплюнувшего длинный мокрый язык, который облизал косматую морду, притягивая к себе. Поджарое брюхо медведя шлёпнулось на слизня, дёргающиеся задние лапы неестественно прогнулись вопреки суставам, становясь скользкими, брызгающимися обрубками. Пятнадцатипалая клешня как-то снизу рванулась к горлу, выдирая зелёную лямку, словно надетый набекрень галстук. Остов раздвоился. Чудовище взметнуло вверх когти и выпустило медвежьи лапы, прочно укрепившись на земле.

– Видела случку зверушек? – сглотнул Молчун. – А теперь бежим! Времени нет! Эй, Леший! Ты с нами? Или к ним присоединишься?

– Срань Господня! – захрипел Пахан. – Никогда не встречал такого!

– Надеюсь, больше не встретишь, – Генка обнял Марусю и потащил её в широкое пламя.

49

За всем за этим явно что-то есть,

Что недоступно никакому глазу —

Смысл некий, перед коем слаб мой разум,

И потому мне взгляда не отвесть.

Г. Ступин

Пахан рассудил иначе. Он не Джордано Бруно какой-нибудь! Когда ненормальные помчались в огонь, Пётр вильнул в другую сторону, перепрыгнув через горящее бревно. Зелёное чудище продолжало меняться, обрастая медвежьими лапами вместо многопалых рук. Множество острейших когтей резко вытянулись в его сторону, Пахан покатился по траве, отпрянул и ломанулся, не разбирая дороги.

– МАС-СА-А! – хрипнуло чудовище, даже не поглядев на беглеца. Шар головы с оттисками перекошенных лиц Ферапонта, Газона, Сыча и Балагура затрясся, издавая похожее на смех кваканье. В районе живота постаралась прорваться наружу медвежья морда, и тут же всосалась обратно.

Летящие, жалящие искры, как пчелиный рой, нависали, треща и превращаясь в пепел. Пётр, запинаясь в папоротнике, матюгнулся, когда оступился на чём-то тяжелом и гладком. Выброшенный Бортовским автомат моментально прижался к груди. Ещё несколько секунд быстрого бега, и Пахан выскочил на дорогу. В ноги кинулись три скорбных рюкзака, самый дальний потихоньку тлел, облизанный ярко-жёлтыми язычками. Пётр успел подхватить один, как рядом опустился гигантский огненный столб, выпуская вдоль дороги щупальца-когти. Воздух сразу же исчез, становясь расплывчатым маревом. Отброшенный жаром Пахан почувствовал запах палёного, соображая, что усы и щетина скукожились, оплавились, налипнув к скулам. Защёлкали волосы и обуглились брови. Сверху нависла лавина стихии, готовая обрушиться, но непонятным образом стоявшая над кронами до тех пор, пока запыхавшийся Пётр прыжками не умчался из опасного места. Он бежал вдоль берега, ощущая жаркое и тяжёлое дуновение в спину. Рюкзак стучался в лопатки, корпус автомата накалился, обжигая пальцы. К грохоту и шлёпающему треску присоединился нечеловеческий вопль:

– БРАТ МОЙ! БРАТ! – стонало сзади.

Огонь взревел в ответ, и небо сжалось от взметнувшихся к нему гор жара, лохматые щупальца потянулись к солнцу, попутно обрывая снизу вверх кедровые ветви.

– ИДИ! МЫ ОБНИМЕМ ТЕБЯ! БРАТ!

…Обнявшись, они бежали среди полыхающих остовов тайги, задыхаясь от дыма и гари. Неповоротливо, но проворно языки пламени оборачивались им вслед, гневно шипели, вспыхивая.

– Он как будто живой, – шептала Маруся.