Узют-каны - [150]

– Как звать-то, леший?

– Петя.

– Ну-ну, – диалог получался заранее обречённым на абсурдность.

О чём можно разговаривать с человеком, который однажды чуть их не убил, а теперь вот неожиданно оказался спасителем? Тем более, Молчуну всё о нём известно. Пётр Степанович Смирнов, при побеге убил двоих, ещё двое в больнице. Только за это он уже не мог понравиться. А если принять в расчёт внешний вид, то и говорить не о чем. Грязный, оборванный, с разъеденным коростой носом, богатырски сложенный, Пахан не внушал уважения, а только представлял собой раздражающий источник опасности. Но выбирать не приходилось. Да и куда ему деваться? Они нужны ему, а он им нет. Значит, придётся взять с собой. Или убить. Второй вариант отпадал. Молчун никогда не собирался теперь никого убивать. Даже Командира. Поэтому почувствовал удовлетворение оттого, что «Петя» сделал это за него.

Способность ясно мыслить возвращалась. Пасека в огне. Времени мало. Что необходимо сделать в первую очередь? Проверить, как там Бортовский. Откровенно говоря, мутировавшая рука Ивана доверия не вызывала. Тогда почему он не стал монстром? Может ли он ожить? Возможно, Командир заразился давно, но по каким-то причинам болезнь – если это болезнь – не развилась так же быстро, как у остальных? Увидеть Командира было необходимо, поскольку с ним осталось всё оружие.

Затем нужно разведать ситуацию с Балагуром, не потащится ли он за ними? Не очень-то хотелось вновь пережить то, что произошло утром, когда дорогу к пасеке преградил Шурик. Потом – успеть забрать вещи, оставленные у реки. Затем – улепётывать во все лопатки. Даже можно загрузить рюкзаками зэка. Пусть попотеет. Или вообще путешествовать налегке. Останемся без вещей, зато выиграем время. Перспектива, скажем, не ахти.

– Не замочите? – в надежде скулил Пётр.

– Успокойся. Не до тебя.

– Всё в порядке, – подошла Маруся. – Ещё минут пять, и я бу-ду в форме. А этот ещё живой?

– Пойдёт с нами.

– Ты уверен? – она сплюнула горькую слюну.

– Уверен? – удивился Молчун. – Разве можно в последнее время быть в чём-то уверенным? По крайней мере, альтернатива – мертвецы. Мёртвые мёртвые и мёртвые живые. Звучит как бред, правда?

Маруся кивнула и покосилась на Петра. Тот, кажется, не владел ситуацией в полном объёме, потому что в снисходительности взгляда, направленного на Гену, было нечто недоумевающее. Так нормальные люди смотрят на идиотов, про которых думали, что они нормальные…

…Больно! Солнечный свет причинял невыразимые страдания. Напичканный кислородом воздух обжигал. Отто мог бы кричать, если бы имел рот, мог бы почесать шелушащееся тело, чтобы удержать сползающую кожу, но у него не было рук, и ног тоже не было. Единственное, чего он хотел: спрятаться, укрыться. В темень! В сырость! Туда, где пахнет трухой и гнилью, потому что нет ничего ароматнее этих запахов, и ничего уютней сырой темноты. Если бы у Отто была голова, он мог бы её повернуть. И несуществующие глаза не видели, что на выгнутой под собственной тяжестью ветке болтается пустой рюкзак с одинокой лямкой. Под рюкзаком никого не было.

Когда же придёт ХОЗЯИН, ИЗБАВЛЯЯ ОТ МУЧЕНИЙ?

48

И кровь от сердца отлегла

и ртом неверным:

– Кто здесь? – промолвил он.

– Я Мгла.

И я безмерна…

С. Подгорнов

– Я иду. К тебе. Хозяин. Я иду, – бормотал скелет, отдалённо похожий на человека.

Целенаправленно продираясь сквозь чащу, как дубину используя двустволку для борьбы с крапивой и репьём, вымахавших в человеческий рост, Урюк напоминал достигшего крайней степени дистрофии сумасшедшего. За несколько часов он, сбросив килограммов шесть, высох. Под грязной одеждой, как у Кощея Бессмертного, выпирали ребра над впалым животом. Ссохшиеся, покрытые струпьями пальцы могли посоперничать в бледности с экспонатом из кунсткамеры. На обтянутом кожей черепе фанатично сверкали ввалившиеся глаза. Похоже, он не замечал, что изменился. Резко поредевшие волосы обнажили гигантские бородавки на темечки и шее. У него выпали передние зубы, а язык распух от жажды. Горло, казалось, обернули в наждачную бумагу.

Но Урюк даже не остановился у родника, спокойно перешагнув живительную влагу. Хозяин ждал его. И только его! Взвалил чрезвычайную миссию на этого человека. Урюк знал об этом и победоносно шествовал, стремясь положить на алтарь Божества свою голову, если понадобиться. Ведомый голосом Хозяина, безостановочно повторял заклинание:

– Я иду. Иду. К тебе. К тебе. Иду.

Если он дойдёт, то всё изменится. Будет всё хорошо. Урюк не умрёт. Теперь никогда не умрёт. Разве не стоит для этого немного пострадать? Уверенный в своей цели, он неожиданно растерялся, когда достиг чёрных, возросших на болотистой почве тополей, а голос, зовущий его к себе, исчез. Вновь подступило ощущение свершившейся несправедливости. Неужели его бросили? Голос, кажется, обещал, что подскажет, как необходимо поступить для того, чтобы выбраться из тайги. А теперь смолк. Хозяин врал? Его опять обманули! Урюк с удивлением обнаружил, что несмотря на ярость и слёзы бессилия, он чувствует, как напуган. И не внезапно наступившей тишиной в голове и неопределённостью, а чем-то другим. Надо было бежать отсюда, от этого места. Потому что впереди ждал бесповоротный ужас, от которого волосы встают дыбом и обрывается биение сердца. Предупреждение исходило изнутри. Обострённое, как у всех психов, чувство самосохранения сделало последнюю попытку для спасения. Но Урюк лишь тоскливо подвывал, кружась на месте и дёргая губу. Измождённый организм напомнил о себе. Покачиваясь, человек продвигался вперёд, цепляясь за лысые чёрные стволы, постанывая, когда вечно влажная кора щипала язвы на ладонях.