Узют-каны - [148]

Молчун и Маруся повиновались. Командир был живым, как и они, только зачем-то прятал за спину правую руку, прижимая оружие локтём к бедру.

– Лежать! На землю! Вот так-то лучше. Избавиться от меня хотели? Что? Не слышу! Я вам всем… – он многозначительно потряс кулаком и тут же, как бы опомнившись, быстро убрал его за спину. – Мне ваши выходки вот где! Я теперь знаю, кто ты! Никуда, твою мать, не денешься! Афганец, говоришь? Gut eingelebt! Dieser Zustand ist gefährlich und sinnlos. Sie sind reif für den Tod, Otto! Bis in den Tod! Die Tatsache, dass wir den Spieß um![16] Понимаешь меня, фашистская морда?!

– Не совсем, – отозвался лежащий Молчун.

– Что ты сделал с Борисом? – спокойно спросила Маруся.

– Корреспондент? – ухмыльнулся Иван. – Я ему ничего не успел сделать. Er kletterte auf die gewünschte Höhe[17]. Самостоятельно. Клянусь. Кстати, никто не видел его фотоаппарат?

– Чего он прогавкал? – не понял Молчун.

Маруся, тоже лежавшая ниц, дёрнула лопатками, что в вертикальном положении могло бы означать пожатие плечами.

Бортовский прошествовал мимо, сжимая подмышкой автомат, как несоразмерно смешной градусник, сосредоточено осмотрелся. Фотоаппарат откатился к краю берега, нависнув треснутым объективом над рекой.

– Не вздумайте пошевелиться! – угрожая, он неловко присел, поднимая уродливой рукой аппарат, ковырнул когтём кнопку, обнуляя память. – Вот тебе фотографировать! Отщёлкался! – глыбообразно возвышаясь над распластавшимся противником, Бортовский подкинул фотоаппарат и непринуждёнными выстрелами раскрошил его на куски.

– Что с Борисом?

– Молчать! – Иван задышал тяжело и прерывисто, играя желваками; на лбу собрались морщины, с висков катились бисерки пота. – Вставайте! Вперёд! Сами увидите!

Маруся спиной чувствовала нацеленный на неё автомат, вслушиваясь в сопение и хрип сзади. Бортовский, обвесившись оружием, как новогодняя ёлка, еле плёлся.

Возникшая слабость ощущалась головокружением. Только не сейчас! Прошу! Вначале надо разобраться с Отто, а потом можно и подыхать. Рано или поздно он должен умереть. Ваня понял это ещё в санатории. По чьей-то нелепой прихоти ему оставили жизнь на метеостанции, и скоро предстоит платить долги. Но внутри он чувствовал подобие умиротворения. Нужно выполнить свою миссию. Именно поэтому он не взорвался, не утонул, не сошёл с ума от ломки. Кто-то возложил на него основную задачу, поставил на него, как на ипподроме, а получив выигрыш – выкинет. Пусть. Значит так надо. Иван даже догадывался почему. Чтобы НИКТО НИЧЕГО НЕ УЗНАЛ. Никто не должен даже предполагать об изобретении Пантелеева. Не подлежит разглашению! Но самое главное – Отто попался! Старый прохиндей Бришфорг отправится в преисподнюю, где ему и место. Афганец! Он всегда знал, что это афганец! Стоит вспомнить, как вначале тот подлизывался, прикидывался овечкой, отдал свою водку. И пистолет за поясом. Ваню не проведёшь! Ага, пришли. Так и быть, полюбуйтесь. Дам ещё пару минут. А потом… Потом старший лейтенант Иван Николаевич Бортовский станет единственным, кто впоследствии сможет пролить свет на всю эту мерзость. Значит, старший лейтенант Бортовский должен убить старшего лейтенанта Бортовского. Ничего не было. Ни вертолёта, ни академика с его инфузориями. Пожар довершит начатое. Полюбовались? Ну, с Богом!

– Насмотрелись? – хрипнул Командир.

Балагур всегда мыслил здраво. Педантичность и последовательность не изменили ему до конца. Выбранное дерево, вековая пихта, ничем не отличалось от остальных, кроме огромной нижней ветки, прогнувшейся от тяжести хвойных лап. Борис просто наклонил её, продел в лямку рюкзака, а другую обмотал вокруг шеи. Выпустив ветку, он пружинно задёргался, раскачиваясь в нескольких сантиметрах от земли. Возможно, не раз касался её ногами, отчего агония продлилась. Теперь он покачивался лишь слегка, жутко напоминая боксёрскую грушу. Если только у спортинвентаря может быть перекошенное лицо с разверзнутым в немом крике ртом и разбухшим до неимоверности, свесившимся набок языком. Зелёный рюкзак-удавка сливался с хвоей, поэтому казалось, что человек висит в воздухе, отчего угнетённость зрелища усиливалась.

– Не могу смотреть, – Маруся отвернулась и встретилась с блуждающим взглядом Ивана.

– Его надо снять и похоронить, – Молчун решительно направился к покойнику.

– Стоять! – гаркнуло в спину.

– Пошёл ты…

– Стоять, идиот! Забыл, что с остальными было? – в первый и в последний раз Генка согласился с Командиром.

Предупредительный Балагур специально расстегнул рубашку, царапина на животе обросла зелёной плесенью и почти сразу бросалась в глаза.

– Он повесился, чтобы не стать таким как Спортсмен и Шурик. Он не хотел быть новой угрозой, – догадалась Маруся. – Привязал себя, чтобы не блуждать мёртвым, да?

– Ну! Что скажешь? – Генка повернулся к Ивану. – Три трупа! Три бесценные жизни! И всё из-за какой-то дряни? Доволен?

– Ты на меня не ори! – невозмутимо сплюнул Бортовский и смахнул со лба испарину. – Твоё прикрытие лопнуло, так что не кривляйся. Может, признаешься напоследок, Отто? Пиф-паф! Ханды хок! Гитлер капут! Тебе крышка!

– Да он с катушек поехал! – крикнула Маруся. – Ты не посмеешь! Гена, сделай что-нибудь!