Узурпаторы и самозванцы «степных империй». История тюркомонгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях - [9]
Тем не менее права Хайду на ханский трон в течение всего времени его правления оставались весьма спорными. Другие улусные правители, заинтересованные в смуте в Монголии, поскольку это ослабляло контроль каждого из противоборствовавших ханов над другими улусами, фактически признавали ханами и Хубилая, и Хайду, время от времени поддерживая то одного, то другого[77]. Поэтому претендент попытался изыскать дополнительные факторы легитимации, чтобы привлечь больше сторонников. При этом он не останавливался перед тем, чтобы пойти на прямые фальсификации.
Так, он стал распространять слова, якобы сказанные его дедом — ханом Угедэем, при его рождении: «Пусть этот мой сыночек будет моим преемником после меня»[78]. Апеллирование к воле прежнего хана к этому времени стало традиционным приемом в борьбе различных претендентов на престол: еще на курултае 1246 г. некоторые влиятельные нойоны выдвигали царевича Годана, второго сына Угедэя, на том основании, что «его однажды отличил Чингис-хан»[79]. В позднесредневековых монгольских летописях приводятся слова, якобы сказанные Чингис-ханом перед смертью о Хубилае: «Слова мальчика Хубилая особые. Слушайтесь его приказаний»[80] — так придворные историки монгольских ханов, считавшихся прямыми потомками Хубилая, обосновывали большую легитимность Хубилая по сравнению с Арик-Бугой, фактически давая понять, что Чингис-хан видел его одним из своих преемников.
Вместе с тем, апеллирование к воле покойного Угедэя являлось не слишком убедительным доводом в пользу законности притязаний Хайду. Во-первых, как известно из источников, преемник Чингис-хана видел своим наследником вовсе не Хайду, сына Кашина, а своего другого внука — Ширэмуна, сына Куджу[81], и, вероятно, еще были живы люди, помнившие об этом, следовательно, была опасность, что Хайду уличат в подлоге. Во-вторых, ссылка на волю Угедэя вряд ли могла привлечь на сторону его внука тех, кто поддерживал потомков Тулуя. Ведь Мунке-хан, придя к власти, под предлогом изъятия незаконно выданных ярлыков «множества ханш и царевичей» (по-видимому, имеются в виду Огул-Гаймиш и ее сыновья, пытавшиеся узурпировать власть после смерти Гуюка) приказал отменить указы и изъять жалованные грамоты всех своих предшественников на монгольском троне — не допустив исключения даже в отношении ярлыков Чингис-хана[82]. Что тут было говорить о воле «всего лишь» Угедэя?
Надо полагать, Хайду и сам осознавал слабость этого довода в пользу законности своих прав на престол и потому использовал второй, куда более хитроумный и интересный с правовой точки зрения. Он решил апеллировать к Великой Ясе Чингис-хана, заявив, что она содержит положения, дающие ему все основания претендовать на ханский титул — якобы, согласно воле Чингис-хана, именно потомки Угедэя должны занимать трон Монгольской империи, соответственно, его соперник Хубилай являлся не более чем узурпатором[83].
Рискованный шаг Хайду в данном случае объяснялся неопределенностью самого понятия «Великая Яса». В исследовательской литературе считается общепринятым мнение, что под этим термином фигурировал некий свод законов Чингис-хана, принятый в 1206 г. и с тех пор являвшийся основным законодательством Монгольской империи; его положения не могли быть изменены преемниками основателя империи. Однако в свете новейших исследований представляется, что Великая Яса в большей степени означала общий правопорядок в империи, а в узком смысле — некую совокупность указов и постановлений Чингис-хана и, вероятно, его ближайших преемников, исполнение этих правил и обеспечивало этот самый правопорядок[84]. Сведения о Ясе как о своде законов («Великой книге Ясы») представлены в трудах средневековых авторов, являвшихся представителями «книжной культуры», в глазах которых такое обширное и могущественное государство, как Монгольская империя, не могло управляться на основании разрозненных указов и постановлений — следовательно, у него должна была быть собственная кодификация; сложное для понимания «немонголами» правовое явление «Великая Яса» вполне подходило на эту роль. Учитывая, что принципы созданного Чингис-ханом правопорядка касались, в первую очередь, организации системы высшей власти и взаимоотношения между центром и улусами империи, носителями ценностей Ясы были преимущественно потомки Чингис-хана и представители высшей монгольской знати. Соответственно, в глазах рядового населения империи, не слишком сведущего в специфике монгольского имперского права, версия историков выглядела вполне убедительно, а недоступность этих норм для сведения простых подданных монгольских ханов весьма правдоподобно объяснялась «закрытостью» и «секретностью» ее норм для всех, кроме членов «Золотого рода»[85].
Не исключено, что именно на этом решил сыграть Хайду, вероятно, бывший в курсе подобных представлений о Великой Ясе. Для обеспечения своей легитимности в глазах населения империи, принадлежавшего к оседлым народам Китая и особенно Средней Азии, он объявлял, что действует на основе свода законов Чингис-хана. Для кочевого же населения достаточно было того, что Хайду апеллировал к воле основателя Монгольской империи. По-видимому, его аргументы оказались достаточно убедительны для его приверженцев: в течение 1271–1301 гг. Хайду, признаваемый значительной частью населения Монголии и Чагатайского улуса в ханском достоинстве, вел успешную борьбу сначала с Хубилаем, а затем, после его смерти в 1294 г., — с его преемником Тэмуром, в одном из сражений с войсками которого был ранен и вскоре скончался
