Узурпаторы и самозванцы «степных империй». История тюркомонгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях - [100]

.

Сходным образом действовал и монгольский князь Ченгунджаб, потомок Чингис-хана, который в течение долгих лет служил в монгольских войсках империи Цин, сделал неплохую военную карьеру, участвуя в том числе и в подавлении антицинских восстаний в Урянхайском крае и Восточном Туркестане, получил в маньчжурской иерархии титул Шадар-вана. Поводом для его выступления послужила казнь в Пекине в 1755 г. нескольких его родичей-Чин-гизидов, в частности — чин-вана Ринчен-Доржи, брата Богдо-гэгэна II (обвиненного в том, что он позволил бежать Амурсане, арестованному по обвинению в заговоре против маньчжуров). Узнав о его гибели, Ченгунджаб заявил, что оставляет службу маньчжурам, и призвал своих подданных к восстанию против них[866].

В источниках нет сведений, позволяющих считать, что Ченгунджаб, подобно Амурсане, претендовал на титул хана. Однако не следует забывать, что он являлся потомком хотогойтских Алтан-ханов — некогда правителей автономного удела в Западной Монголии, фактически равных по статусу аймачным ханам Халхи (Тушету-хану, Дзасагту-хану и пр.). Несмотря на то что уже в конце XVII в. с самостоятельностью этого удела было покончено и он стал частью аймака Дзасагту-хана, его правители продолжали обладать автономным статусом. Поэтому можно предполагать, что он намеревался создать независимое монгольское владение в Западной Монголии и Саяно-Алтае[867].

Таким образом, оба предводителя восстания 1755–1757 гг., добившись определенного статуса при помощи маньчжуров, решили отказаться от их поддержки, понимая, что опора на национальный фактор позволит им занять более высокое положение. Однако ими Не было принято во внимание, что Монголия к этому времени была Уже давно разобщена и объединяющий ее фактор было найти достаточно затруднительно. По своему происхождению ни Ченгунджаб, ни тем более Амурсана не являлись более законными претендентами на трон, чем другие халхасские или джунгарские правители, Поэтому претензии вождей восставших на верховную власть восстановили против них других монгольских князей, с готовностью принявших участие в подавлении восстаний как в Джунгарии, так и на Алтае. Не мог сплотить население Монголии также и религиозный фактор, как это было, например, в Восточном Туркестане-маньчжуры оказывали всемерное покровительство буддизму, что привлекло на их сторону многочисленное и влиятельное монгольское ламство[868].

Более того, действуя против восставших, маньчжурские власти не менее эффективно, чем сами Амурсана и Ченгунджаб, старались использовать национальный фактор: они обвинили вождей восставших в том, что своими действиями они причиняют вред самим монголам, разоряют их имущество, заставляют покидать свои кочевья, разрушают почтовую и пограничную инфраструктуру и вообще организуют всяческие беспорядки[869]. Наибольшее правдоподобие подобным обвинениям в адрес вождей восстания придавал тот факт, что Амурсана, стремясь увеличить число своих сторонников, не ограничился только монгольскими областями, а попытался привлечь на свою сторону также казахов и население Кашгарии, о чем императорский двор не преминул проинформировать монгольских князей[870]. В результате Амурсана и Ченгунджаб, пытавшиеся представить себя в глазах своих реальных и потенциальных сторонников защитниками интересов монголов в борьбе против иноземного господства, оказались обвинены в измене не только против законного сюзерена, но и против собственного народа. Именно монгольские князья оказались ударной силой в борьбе против Амурсаны и Ченгунджаба и разгромили их[871]. Ченгунджаб в самом начале 1757 г. был пленен и доставлен в Пекин, где подвергся мучительной казни, а Амурсана в том же 1757 г. потерпел окончательное поражение и был вынужден бежать в Россию, в Тобольск, где вскоре скончался от оспы. Таким образом, опора на национальный фактор в данном случае оказалась не слишком эффективной, поскольку, во-первых, население Монголии было уже давно разобщено, во-вторых, маньчжурские власти сумели с большей эффективностью представить себя защитниками интересов монголов.

Теократы, самозванцы, двоеданцы: монгольские монархи в XX в.

Борьба монголов за независимость привела на трон Монгольского государства человека, в соответствии с монгольскими политико-правовыми традициями не имевшего прав на него ни по происхождению, ни по статусу. Мы имеем в виду избрание ханом Монголия, провозгласившей свою независимость в 1911 г., не кого-то из многочисленных монгольских Чингизидов, а главы монгольской буддийской церкви Богдо-гэгэна VIII, который вообще был тибетцем по происхождению. Но, во-первых, на его стороне было многочисленное буддийское духовенство, а для претендентов из рода Чингис-хана, не желавших уступать право на престол друг другу, он оказался своего рода компромиссным вариантом. А во-вторых, в официальном послании последнему китайскому наместнику в Монголии — маньчжурскому амбаню Урги — временное правительство Монголии объявило Богдо-хана (так теперь звучал титул бывшего первосвященника) «сыном Тушету-хана»[872]. Дело в том, что Богдо-гэгэн считался восьмым по счету перерожденцем первого главы монгольской буддийской церкви Джебцзун-Дамба-хутукты, который и в самом деле приходился сыном Тушету-хану Гомбо-Дорджи (прав. 1594–1655). Соответственно, раз душа первого святителя переходила в последующих, то и восьмая реинкарнация, в соответствии с монгольской буддийской традицией, также могла считаться сыном монгольского хана, несмотря на то что сам Богдо-хан, повторимся, по рождению даже не был монголом. Таким образом, обоснование прав на престол последнего монгольского хана-нечингизида стало интересной комбинацией религиозного и генеалогического факторов