Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия - [125]

Извращение в области морали

Подобно маленьким детям, взрослые люди и их группы часто делают весьма эгоистичные интерпретации и апеллируют к справедливости и нравственности, как они их понимают, исходя из своих эгоцентрических представлений. Они часто реагируют на реальные или предполагаемые оскорбления и нападки рефлекторным позывом к наказанию «трансгрессора», хотя последний может не подозревать, что является таковым. Доктрина справедливости – что правильно, а что нет; что есть добро, а что зло – приспосабливается к идеологии, политической целесообразности и мстительным мотивам бесчисленных групп боевиков. Рассуждения примерно таковы: «Они (правительство, капиталисты, евреи) относятся к нам несправедливо. Поэтому мы вынуждены – во имя справедливости – освободиться от их ярма и наказать их»[316]. Во многих ставших известными случаях экстремисты, выбрав подходящий момент, прибегали к насилию для достижения своих целей. При этом доктрина карающей справедливости исторически вытесняла другие моральные императивы, такие как «не убий».

Массовые казни во времена Французской и Русской революций оправдывались революционерами тем, что аристократические классы были развращены, разложились и заслуживали наказания – даже несмотря на то, что жертвы не чувствовали себя виноватыми в чем-то предосудительном. Их убивали просто потому, что под влиянием соответствующей идеологии их образы олицетворяли собой врагов народа в глазах тех, кто вершил судьбы[317].

Своими часто жестокими действиями политика безопасности реагирует на образ злонамеренного «врага государства», насаждаемый этими стражами порядка, политическими или военными лидерами. И хотя каждый из них не очень боится оказаться лично травмированным или раненым, в их мыслях государство представляется уязвимым, находящимся в опасности, а посему они уверены в том, что делают доброе дело, разгоняя, избивая, а иногда и пытая протестующих – тех, кто подрывает основы существующей системы.

Несмотря на способность сочувствовать тому, кто страдает от боли, дети часто руководствуются своим эгоцентрическим кодексом справедливости, когда затрагиваются их собственные интересы. Шестилетний мальчик ударил младшую сестру за то, что она разрушила тщательно построенную им модель небоскреба, мотивируя это тем, что она заслуживает наказания за сделанное. Его представление о «преступлении и наказании» возвращается к примитивно-первобытному уровню, и он считает, что его права нарушены. Поскольку мальчик расстроен и возмущен, он с готовностью отказывается от правила не причинять вред сестре, чтобы утвердить свое представление о справедливости. Однако, если в другом случае она, например, упадет и ударится, он ее пожалеет. Когда его самооценка растет в результате понимания того, что он окажется полезным, он может приложить все усилия, чтобы быть справедливым.

Обычно дети жалуются на то, что с ними плохо обращаются, если их желания не имеют приоритета над желаниями других детей. Если принятое родителями решение идет вразрез с тем, чего им хочется, они негодуют и осуждают несправедливость этого решения и любого наказания. Хотя и дети, и взрослые могут искренне считать, что поступают справедливо, их действия часто обусловлены эгоцентрическими убеждениями. Желание наказать и добиться справедливости дает чувство силы, собственной непререкаемой правоты и свободы от ограничений. Поэтому люди склонны брать на себя наказание других за предполагаемые проступки.

Вместо того чтобы пытаться выяснить, что является возможными источниками конфликта, они сознательно отстаивают свое право сердиться, злиться, выходить из себя и принимать ответные меры. На самом деле их притязания на собственную справедливость проистекают из первичного рефлекса: обида автоматически запускает импульс к ответным действиям. Оправданием служит их убеждение, рождающее чувство обиды, и позыв покарать того, кто совершил что-то несправедливое по отношению к ним: «Поскольку я уязвлен, имею право наказать обидчика». Кроме того, они пытаются контролировать или даже устранять других, чтобы ослабить собственное чувство разочарования или бессилия.

Решение уязвить другого человека, причинить ему какой-либо вред за предполагаемые проступки более или менее следует алгоритму, используемому в системе уголовного правосудия для определения, содержит ли поведение человека состав преступления и должно ли оно быть наказано. Хотя эти критерии полезны при оценке юридической вины или невиновности, они часто основаны на предубеждении. Когда их используют в повседневном общении для оценки проступков другого человека, они часто бывают предвзятыми:

• Он знал или должен был знать, что делает то, что создаст мне неприятности, заставит испытывать боль, страдание. Поэтому его действие должно было быть преднамеренным.

• Его основным мотивом было заставить меня – тем или иным образом – страдать.

• Так как он не прав, он – плохой и должен за это заплатить и тоже пострадать.

• Такое наказание является справедливым.

Представление общества о преступлении и наказании отражает соотношение между проступком, оскорблением индивидуума и возмездием за это. Кроме того, принципы, заложенные в системе уголовного правосудия, могут влиять на разные аспекты представления отдельно взятого человека о том, что является трансгрессией и соответствующим ей наказанием, и наоборот. Точно так же, как когда власти считают, что, сажая вора в тюрьму, они обеспечивают соблюдение закона в социуме, индивидуум, обманутый в карточной игре или супругом/супругой, обращается к принципу возмездия, чтобы уменьшить ощущение того, что он необоснованно пострадал.