Узники Кунгельва - [5]

Как странно, что мы вместе, — в который уже раз подумал Юра, засыпая. Ведь сложно быть столь же непохожими, как не похожи они друг на друга. От многих друзей он слышал, что лучшей пары в мире не сыскать. Если говорить языком Лермонтова или Фета, они подходят друг другу как утёс и море: море бьётся об утёс и откатывает, отползает, шепча слова любви или ненависти, вновь накатывает и снова отползает…

И только будучи участником этого столкновения, изнутри он видел, насколько зияюща пропасть, насколько огромна разница. Он простой очкарик, из тех, что занимаются своими тихими домашними делами, но исподволь, в тайне стремятся умостить свою задницу повыше, чтобы болтать ножками и с улыбкой поглядывать на оставшихся внизу. Именно с этой целью он переехал сюда, в северную столицу, из родного городка. Она… о, Алёна совсем другая. Она разбирается в авторском кино, любит мультфильмы о странных глазастых существах, которые изъясняются междометиями. Верит в жизнь после смерти и поэтому считает, что нет совершенно никаких причин карабкаться на жизненный олимп. «Вместо этого, — говорит она, — почему бы не углубиться в себя? Авось свезёт, и там найдётся что-нибудь кроме перегноя и скелетиков давно позабытых мыслей… Вдруг сокровища?» Иногда Юре казалось, что однажды она (следуя собственному правилу о том, что со всем приобретённым во время своей земной жизни нужно расставаться без сожалений) возьмёт и покинет его. Так же просто, как щёлкнуть пальцами.

Юра почти уже спал, когда понял, что дужка очков упёрлась ему в ухо. Он приподнялся на локте, чтобы снять их, и увидел как жена, скрючившись в кресле в неудобной позе, подтянув к груди колени, забывшись, водила курсором мышки по строчкам. Губы её едва заметно шевелились.

— Может, тебе отдать их? — спросил он. — Мои очки? Знаешь, в них у меня сразу получается отличить хорошую вещь от плохой, бесполезной.

Алёна вздрогнула. Что-то метнулось из-под правой её руки в щель между шкафом и стенкой — не более чем тень. Взяв себя в руки, она сказала так, будто была по крайней мере лет на десять его старше:

— Всё сложнее, чем тебе кажется.

Юра что-то буркнул, повернувшись на спину. Алёна вернулась к экрану. Именно тогда под покровом ночи и появилось это чувство — чувство дальней дороги, шорох листьев под подошвами ботинок; появилось, чтобы сделать закоренелого домоседа своим верным приверженцем.

Ему снилось как что-то большое и тёмное катится на них, и бежать столь же бесполезно, как рассматривать норки сусликов под ногами: вдруг, де, в одной из них найдётся место, чтобы спрятаться двоим несчастным, потерявшимся людям?

Или хотя бы одному.

Там, во сне, Юре пришлось себе пообещать, что он не сдастся без боя.

Блог на livejournal.com. 14 апреля, 02:15. На самом деле,

я утаил большую часть правды о той ночи, когда всё началось. Она была ужасной. Чем больше я думаю, тем больше мелочей припоминаю. Удивительно, как близко мы иногда в повседневной жизни приближаемся к порогу неизведанного. А там, вместо того чтобы испытывать трепет и обильно потеть, зеваем и беспардонно гремим кофемолкой, не подозревая, что под её ножи может затянуть краешек ТКАНИ МИРОЗДАНИЯ. Эй, кажется, я заговорил как горе-писака… простите меня за это. Никогда ничего не писал. Всё это так же вынуждено, как и необходимость думать вместо того, чтобы смотреть телек (которого, кстати, у меня нет) и счищать со стен дерьмо. Знание, что я переступил этот порог 11 апреля 2013 года, с 10:00 до 10:20, заставило меня сесть на стул, взять ментальную палку и поднять со дна собственной памяти весь этот ил.

Если у меня когда-нибудь найдутся читатели, было бы интересно узнать: а вы, если вдруг нужно будет вспомнить позапрошлое утро вплоть до минут, нет, до секунд и мгновений, справитесь? Сомневаюсь.

Для моего насквозь продымленного разума это была почти непосильная задача. Я просидел в ступоре почти десять минут, прежде чем догадался взять карандаш и бумагу. Читал где-то, что в одной из восточных стран был интересный обычай. Если нужно было что-то вспомнить (это непременно должно быть что-то, что человек прежде считал малозначительным и неважным), жители её обращались к памяти песка. Не то шумеры, не то египтяне… верили, что песок можно отнести к изначальным структурам, кубикам, из которых формируются любые природные и рукотворные формации. Песок запоминает всё, что вокруг происходит, он как равнодушное неподвижное море. Любой процесс и объект рано или поздно станет песком, песок впитает в себя любые эмоции, и даже армии сгинут там, среди барханов…

Ближе к сути.

Человек, который хочет что-то вспомнить, обращается к песку. Он берёт палку и начинает писать — точнее, рисовать на песке каракули. Он не смотрит на то, что рисует, но при должном желании, при правильном расположении звёзд и удаче эти каракули становятся ответом. Песок, сиречь, сама вечность начинает диктовать ответы. Вы поняли, да?

У меня под рукой нет песка. Но что есть бумага? Дерево, дерево есть жизнь, жизнь происходит из земли, а земля, из которой ушла вся влага, есть не более чем песок. Вот так я посреди ночи стал древним шумером и так же начал с каракуль.