Узник страсти - [88]

Уже поднялась луна, и четверть часа спустя Джон шел по дорожке, ведущей от ворот поместья к конюшне. Обойдя ее стороной, он вышел на аллею, рассекающую сад. Дом чернел перед ним огромным массивным силуэтом на фоне ночного неба. Нигде не было видно ни огонька, но капитан продолжал бесшумно приближаться к особняку, стараясь ступать по мягкой земле под деревьями. Дверь, через которую он входил в дом во время двух своих предыдущих визитов, была не заперта, и на сундуке в коридоре Уинкфилд оставил горящую лампу с прикрученным фитилем. Джон остановился только для того, чтобы снять башмаки, в которые обулся для этого предприятия. Оставив их возле сундука, бесшумно поднялся по лестнице. Широкий коридор наверху был тускло освещен другой лампой, а рядом с ней на столе стоял подсвечник с тонкой восковой свечой – совершенно невинные с виду предметы, которые кто-то, скорее всего Уинкфилд, оставил там для капитана. Джон зажег свечу от лампы и на мгновение замер, прислушиваясь. Дом был погружен в глубокую тишину, но, когда капитан подошел к двери гардеробной и остановился рядом, ему почудилось, что из расположенной за ней спальни доносятся чьи-то шаги. Он пошел дальше и, войдя под арку, оказался на галерее, с трех сторон окружающей главную лестницу. Вестибюль внизу напоминал наполненный тьмой колодец, а огромные балки, поддерживающие крышу, казались тенями, испещрившими центральную часть дома.

Джон двинулся дальше. Дубовые доски под его ногами были столь массивны, что, подобно каменным плитам, не издавали ни единого звука. Он дошел до арки, ведущей в другое крыло, и снова остановился. Тишина, казалось, давила на его барабанные перепонки. Двух шагов хватило, чтобы дойти до первой двери справа. Его пальцы сомкнулись на дверной ручке и начали медленно, но уверенно поворачивать ее. Защелка открылась так бесшумно, как будто старательный слуга предусмотрительно смазал замок маслом. Приоткрыв дверь на несколько дюймов, капитан выпустил ручку так же осторожно, как только что на нее нажимал. До него донесся отчетливый звук тяжелого дыхания спящего человека. Джон скользнул в комнату, ладонью прикрывая пламя свечи. Но эта предосторожность оказалась излишней, поскольку кровать окружал полог, сшитый из плотного бархата. Капитан закрыл дверь, и хотя еле слышный щелчок скользнувшей в паз защелки отозвался у него в ушах пистолетным выстрелом, на самом деле он был слишком тихим, чтобы разбудить спящего в постели человека.

Джон обернулся и не спеша осмотрел окружающую обстановку. Рядом с кроватью стоял стол с полуобгоревшей свечой, потухший фитиль которой был накрыт колпачком. Тут же лежали золотые часы, цепочка и стоял стакан с какой-то жидкостью, напоминающей настойку опия. Джон опустил свой подсвечник на стол и осторожно раздвинул полог. Генри Сторневей лежал на боку, отвернувшись от него. Его рот был приоткрыт, а ночной колпак съехал на один глаз. Несколько секунд Джон изучающе смотрел на спящего, а затем склонился над кроватью.

Мистер Сторневей проснулся, судорожно вздрогнув и издав вопль, застрявший у него в глотке. Чья-то рука зажала ему рот, заставив откинуть голову на ладонь другой руки, в равной степени безжалостно стиснувшей его затылок. Тело Генри принялось извиваться подобно выброшенной на берег рыбе. Руками, которые он с трудом высвободил из-под одеяла, мужчина вцепился в пальцы у себя на лице, хотя с таким же успехом мог бы сражаться со стальными тисками. У самого его уха прозвучал низкий тихий голос:

– Молчать!

Генри не мог пошевелить головой, однако, вскинув перепуганные глаза, разглядел склонившееся над ним лицо.

– Я сейчас отниму руку от твоего рта, – произнес тот же тихий голос, – но если ты издашь хоть малейший возглас, он станет последним звуком в твоей жизни, потому что я сломаю тебе шею. Ты меня понял?

Мистер Сторневей не мог ни говорить, ни кивать, а только лишь дрожать и вращать глазами еще более отчаянно, чем до этого предостережения. Он задрожал так сильно, что даже кровать затряслась, и этот ответ, похоже, устроил его гостя, потому что рука, зажимавшая ему рот, исчезла. При всем желании Генри не смог бы закричать. Все, на что его хватило, – это судорожный вдох. Хватка на затылке не ослабла. Она не только была болезненной, но и ясно давала понять, насколько просто этому чудовищному гостю привести свою угрозу в исполнение.

– Если ты сам не вынудишь меня это сделать, я не причиню тебе вреда, – произнес Джон. – Но ты будешь отвечать мне правдиво, и ты не станешь повышать голос! Понятно?

– Да, да! – задыхаясь, прошептал Генри. – Умоляю вас, не надо!.. Умоляю вас, отпустите меня!

Мистера Сторневея тут же одолел приступ кашля, но при виде снова нависшей над его ртом ужасной руки он нырнул под одеяло. Пока таким образом заглушал кашель, Джон отдернул полог с этой стороны кровати и сел на ее край, ожидая появления своей жертвы. Когда кашель стих, но мистер Сторневей из-под одеяла так и не показался, капитан сдернул одеяло с его лица, сказав:

– Сядь, трусливое ты существо! Вот, выпей это!

Мистер Сторневей, с трудом опершись на локоть, принял из рук Джона стакан. Стекло громко застучало о его зубы, но ему удалось проглотить питье. Похоже, оно слегка подбодрило его, потому что он сел и перепуганно посмотрел на гостя. Свеча теперь освещала лицо капитана. В ужасе глядя на него, Сторневей выдохнул: