Узник гатчинского сфинкса - [99]
— Н-и-и ша-агу вперед! За-а-колю-ю!..
А за спиной рваный вой картечи, свист пуль, теплый вал конницы, крики и стоны раненых — за спиною гуляла смерть. И вот уже свежим нарывом вспух окровавленный невский лед, обласкивая под собою в тихой воде безгласных солдатушек восставших полков.
Острой болью памяти опалили обугленные листы эти их автора.
«Бесценный друг мой, — напишет он Михаиле Александровичу Назимову в его псковскую деревню. — Провидению было угодно провести меня тут по сновидениям нашей юности и приобщиться святых тайн, вкусив, однако, не тела Христова, а очищающую совесть праведную кровь плебса Парижа… Только что получил я манускрипт моей французской книги, за исключением трех глав, погибших в прометеевом огне 1871 года…»
Холодный дождь тусклым шорохом катится по черепицам, перо не успевает за мыслью, но тяжкий груз лет давит плечи и грудь, туманит сознание… Но он не смел дать себе послабление, не имел права! За ним стояло сто двадцать его товарищей, друзей — соузников, почти все уже ушедшие в иной мир, иные дали… Он должен! Он обязан… высказаться на свободе, коль царь запретил ему высказаться дома, в России. Он торопился, он боялся не успеть… И только однажды, опять-таки в письме старому своему другу, у него вдруг вырвалась жалобная нотка:
«Работа над французским изданием не дает получаса досужего, а силы и глаза уже далеко не те…»
Именно там, в Корнштале, сырой ноябрьской ночью в гулкой мансарде, с яркой подробностью он вспомнит Курган, февральскую ночь 1834 года, тайное письмо из Ревеля и пророческие слова отца своего, сказанные на смертном одре о грядущей свободе, о счастливом времени!..
И если теперь вам, читатель, попадет в руки книга Розена то ли на французском, то ли на немецком, английском или русском языках — во всех изданиях вы найдете последние слова умирающего отца его, Евгения Розена…
Но то будет потом, потом. А сейчас — он и Вселенная! Один на один. Рушится всякая связь, надежда, иссякло терпение. Что-то порвалось в нем. Износилось. И так тошно! И так мрачно! Беспомощность и отчаяние давили, расчленяя душу: жалость ли к себе, страх за детей, жену?.. Мысль, избиенная, изнуряла и сушила разум… И нет выхода!.. Ему вдруг почудилось, что он не в своем саду, а под неким таинственным колпаком, в какой-то глубине, на каком-то дне, и куда ни повернись — ни окон, ни дверей. Все ватное, душное, лохматое. И нет смысла бежать, нет смысла жить — выхода нет!..
На миг всплеснулась в сознании облегчающая душу мысль: все оборвать!.. И вдруг та простота и та легкость, с которой он пришел к этому, и то желание, с которым он так поспешно согласился, — ужаснули его. Нет, нет! Только не это!..
И тогда он остановился. Обхватил что-то белое, лоснившееся блеклым глянцем. И замер, со страхом прислушиваясь к себе, к своему потустороннему сознанию, которое отделилось от него и томилось теперь само по себе, отдельно. Он стал замечать себя со стороны в какой-то тоге схимника, взбиравшегося на свою Голгофу с темной ношей креста, в кровь обивающего о каменья, но не ноги, а душу свою…
Но потом вдруг что-то изменилось. Темный колпак бесшумно сполз куда-то вбок и вниз, и открылись низкие, звонкие звезды. Они были холодны, как пламя на тонких свечах у изголовья матушки. Возможно, это она и папенька посылали ему Оттуда благословение свое… По сути, это такая надежная и простая связь!..
Что-то где-то хрустнуло, вздохнуло. Темная, расплывчатая тень низко плыла над тропинкой, неожиданно вспухая и загораживая собой полмира.
— Андре?
Он вздрогнул — так внезапен был этот голос.
— Пора, — сказала Анна, — скоро утро.
Андрей отпустил дерево, отряхивая варежки, переступил, утверждаясь на тверди земной, протяжно, как ребенок, со всхлипом, вздохнул. Оглянулся. Он стоял в глухом углу сада, что примыкал к вновь нарождающейся улице, неподалеку от старой кузницы. Было еще темно, но на востоке уже наметилась светлая полоска. Чуть слышно прошелся верхом деревьев ветер.
…Власть — сила, а где сила, там Правда с Верой не живут; в ее нечестивых замыслах, как в игрищах Иуды, нет и не может быть опоры!..
— Пора, — шепотом сказала Анна и взяла его под руку.
Они молча шли тропкой к дому, обремененные некой тайной, которую ни рассказать, ни выразить было нельзя.
СТАРЫЙ САД
По чечевичным листьям акаций матовым шелком прокатывалась теплая рябь. Жужжали шмели. У забора в горячей пыли купались куры. Запах гвоздики мешался со смолистым запахом новой сосновой изгороди. На садовых дорожках, косо прошитых белым светом, пестро, как на мостовой. От крайней с проулка липы слышался тупой, настойчивый стук дятла.
Сад был светел, ласков, мудр. Он источал успокоение и вечную надежду. В нем чувствовалась некая гармония, тайная, нерастраченная сила искренности и доброты.
Андрей заметил, что каждый раз, погружаясь в его узкие аллеи, гуляя по заросшим мелкой травою тропкам, он как бы очищается от суетности быта, скверны мирской, и черные мысли, еще недавно безысходным грузом давившие плечи, сменялись просветленной, успокоительной надеждой. Такое бывало с ним и тогда, когда он в вечерние часы или в часы ненастья садился за фортепиано и уплывал в неведомую страну грез и сказок, где один судия, одно божество — совершенство! Возвышенные страдания, возвышенная любовь, даже смерть — и та всеочищающе возвышенна и прекрасна!.. Но он хорошо также понимал и то, что нельзя бездумно поддаваться обаянию этой волшебной феи, ее колдовству, ее обманчивому экстазу, отнимающему иногда разум и волю к сопротивлению…
Осетров Евгений Иванович родился в 1923 году. Учился в Московском литературном институте им. М. Горького и в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Был участником Великой Отечественной войны. Свыше одиннадцати лет проработал в редакции Владимирской областной газеты «Призыв». В поездках по городам и селам Владимирщины Евгений Осетров увлекся изучением архитектурных и исторических памятников, архивов и книгохранилищ. Рассказы Е. Осетрова о культурной истории Владимирского края систематически публиковались в периодической печати.
«Метресса фаворита» — роман о расследовании убийства Настасьи Шумской, возлюбленной Алексея Андреевича Аракчеева. Душой и телом этот царедворец был предан государю и отчизне. Усердный, трудолюбивый и некорыстный, он считал это в порядке вещей и требовал того же от других, за что и был нелюбим. Одна лишь роковая страсть владела этим железным человеком — любовь к женщине, являющейся его полной противоположностью. Всего лишь простительная слабость, но и ту отняли у него… В издание также вошёл роман «Плеть государева», где тоже разворачивается детективная история.
Яркая и поэтичная повесть А. Семенова «Белый Бурхан», насыщенная алтайским фольклором, была впервые издана в 1914 г. и стала первым литературным отображением драматических событий, связанных с зарождением в Горном Алтае новой веры — бурханизма. В приложении к книге публикуется статья А. Семенова «Религиозный перелом на Алтае», рассказ «Ахъямка» и другие материалы.
Романтическая любовь блистательного флотоводца, национального героя адмирала Нельсона и леди Гамильтон, одаренной красивой женщины плебейского происхождения, которую в конце жизни ожидала жестокая расплата за головокружительную карьеру и безудержную страсть, — этот почти хрестоматийный мелодраматический сюжет приобретает в романе Зонтаг совершенно новое, оригинальное звучание. История любви вписана в контекст исторических событий конца XVIII века. И хотя авторская версия не претендует на строгую документальность, герои, лишенные привычной идеализации, воплощают в себе все пороки (ну, и конечно, добродетели), присущие той эпохе: тщеславие и отчаянную храбрость, расчетливость и пылкие чувства, лицемерие и безоглядное поклонение — будь то женщина, произведение искусства или… вулкан.
Княгиня Людмила Дмитриевна Шаховская (1850—?) — русская писательница, поэтесса, драматург и переводчик; автор свыше трех десятков книг, нескольких поэтических сборников; создатель первого в России «Словаря рифм русского языка». Большинство произведений Шаховской составляют романы из жизни древних римлян, греков, галлов, карфагенян. По содержанию они представляют собой единое целое — непрерывную цепь событий, следующих друг за другом. Фактически в этих 23 романах она в художественной форме изложила историю Древнего Рима. В этом томе представлен роман «Сивилла — волшебница Кумского грота», действие которого разворачивается в последние годы предреспубликанского Рима, во времена царствования тирана и деспота Тарквиния Гордого и его жены, сумасбродной Туллии.
В новую книгу Александра Кривицкого, лауреата Государственной премии РСФСР, премии имени А. Толстого за произведения на международные темы и премии имени А. Фадеева за книги о войне, вошли повести-хроники «Тень друга, или Ночные чтения сорок первого года» и «Отголоски минувшего», а также памфлеты на иностранные темы, опубликованные в последние годы в газете «Правда» и «Литературной газете».