Узник гатчинского сфинкса - [100]

Впрочем, так ли это было, он не мог сказать наверное. Природа и музыка — сестры, и это — главное, и в этом — правда!

— …Папенька, мулавей! — Атий сидел на корточках с маленькой зеленой лейкой. Сухим стебельком он гнал перед собой крохотного глянцевитого муравья. Муравей был самостоятелен и смел. Он все норовил то ли улизнуть, то ли залезть на стебель, а то вдруг замирал, к чему-то прислушиваясь, поводя едва различимыми усиками.

— Дружочек, пусть он идет домой, видишь, как муравьишко устал! — сказал отец.

— Да, папенька, да. Пусть идет домой, — согласился Атий. Солнышко было высокое и горячее. Над садом кружил ястреб. В кустах вишенника дрались воробьи. К оранжевому цветнику, волоча по траве сачок, бежал Илий.

— А там лягушка! Лягушка там! — кричал он. — Я знаю, где она живет! Я знаю! — кричал он настойчиво.

Садовый домик тихо стоял за малинником, подле темных лип. Старые ветви охватывали плоскую тесовую крышу, терлись о стекла и белые веселые наличники полуоткрытого окошка, в голубоватой тени коего угадывались уют и прохлада. Ночами в непогоду деревья гулко шумели, будили и тревожили душу. Малыши забирались на широкий диван и, укрывшись с головой одеялом, притаившись, со страхом прислушивались, как кто-то ползал, кричал и топал на крыше, скребся у окна, стонал в глубине сада. В такие часы Андрей сказывал им сказки. Поправит подушки, подвернет сползшее на пол одеяло, усядется на краешек в ногах и зашепчет:

— …И вот пошел Песочный человечек с мешком, да как начал палкой стучать, да глазками туда-сюда зыркать…

— А может, злая Гера? — пробует так же шепотом уточнить Атий.

— Нет, злая Гера спит, она ночи боится.

— Ага, боится, — догадывается Илий и хватает отца за руку. — А почему Песочный человечек не боится?..

Разговоры эти могут быть долгими. И жутко, и хорошо лежать так в тепле, сухости, слушать тихий голос отца и знать, что ни злая Гера, ни Песочный человечек в домик их не пройдут…

Андрей и сам любил тихие часы эти, теплое дыхание ребят, светлые глаза их, в которых и страх, и любопытство, и нетерпеливое ожидание, и вечный вопрос: «А почему?»

Сказки свои он нашептывал экспромтом, а потому они могли переходить одна в другую — до бесконечности. А поскольку их приходилось повторять, а слушатели его обладали незаурядной памятью и тут же могли уличить в обмане, неточности, сказочник, едва только ребята засыпали, бежал в большой дом и поспешно записывал их в амбарную книгу с всевозможной тщательностью. В книге этой были и повести, и рассказы, и переводы… А всего таких книг набрался целый сундук, стоявший в их маленькой спаленке…

…Часам к пяти после пополудни на город набрела одинокая тучка. Она пригасила горячее солнышко, неприметно стушевала резкие тени в саду. Прохладой прошелся по верхам берез легкий ветер. И все замерло в неясном ожидании. И сад был звонок этой внезапной тишиною. Ударит ли крылом птица, хрустнет ли ветка под тугой лапкой петуха — все отзывалось в его потемневших углах.

А небо меж тем лиловело, все тяжелело и лениво, нехотя уже начинало погромыхивать. Андрей торопил детей. Едва добрались до охотничьей избушки — так называли они садовый домик, — как низом в лицо ударили мелкие тугие вихри, взметывая пыль, куриные перья, листву прошлогоднюю. И тут же в лопухах глухо и крупно застукало, зашелестело в густоте акаций.

— Дождик! Дождик! — закричали дети.

И в ту же минуту над садом зависла огненная петля, высветив все вокруг мертвенно-голубым светом. Андрей бросился к раскрытому окну, но прежде, чем успел захлопнуть его, почувствовал, как внезапно обдало его каким-то прохладным сгустком, и вмиг прервало вдох, как если бы вокруг образовалась пустота. И в ту же секунду где-то совсем рядом, с перекатом, пришелся страшный удар.

— Илья Пророк! — весело закричал Атий.

— Папенька, я боюсь! — Илий вцепился ручонками в брюки отца.

Андрей плотно закрыл ставни и зажег свечу. Пламя колебалось, расплывчатые тени метались по избушке, отражаясь в иссиня-черных стеклах окна и тусклом сколыше чайника на столе. На улице еще слышались раскаты грома, но они все слабели и слабели, а дождь усиливался. И вот уже потоки воды хлестали по тесовой крыше, враз заполнив бочку, что стояла на углу под скатом, и слышно было теперь, как она ручьями лилась через замшелые зеленоватые края.

Атий и Илий, притихшие и уставшие от долгого дня, поджав ноги, сидели на диване. Потом Илий потянулся к подушке, обхватил ее ручонками и закрыл глаза. Вскоре и Атий прикорнул рядом. Андрей укрыл ребят старым суконным пледом и взял книгу. Но читать не хотелось: все думы… О починке изгороди на поле со стороны городского выгона у Башняговского озера; о гималайском ячмене — что-то опять не идет в рост, и дожди вроде были, и тепло… О том, что не худо бы амбар поднять на фундамент…

Почему-то вспомнился родимый дом в Ментаке, с широким, как корабельные ростры, балконом в парк и со львами у парадного входа. Львы были добродушны, с ленивым прищуром, похожие на дворовую собаку садовника. Они лежали и грелись на припеке на низких гранитных подставках, с темной отполированной гривой, на которую кухарка любила вешать на просушку тряпки. Вспомнился большой, как лес, старинный парк с темными сырыми аллеями из лип и дуба, с глухими полянами, с тревожными заблудившимися голосами детей. В парке этом были пруды с глубокими омутами, русалками и водяными… Страшные рассказы об утопленницах!.. Длинный низкий подвал, еще издали отдающий запахом лежалых яблок и меда; прокопченные серые камни винокуренного заводика; густой с молодым осинником лес за горой, и на ее вершине — родовая каменная часовня с высоким тусклым крестом и узкими каменными ступенями, запорошенными плесенью, круто ведущими в склеп…