Узник гатчинского сфинкса - [86]

— Царствие ему небесное! — с жаром сказала старушка, крестясь.

— А что с Зандом?

— Ему отрубили голову… Казнь свершилась рано поутру на дороге, ведущей из Мангейма в Гейдельберг при огромном стечении народа. Особливо оплакивали его женщины: он был красив и молод! И потом… — Башмаков запнулся, помолчал, добавил с раздумьем: — И потом, принять смерть за идею…

Он покачал своей старческой белой головою, как-то вкривь пожевал губами и замолчал совсем, как будто что-то придавило его.

И все сидели молча. Задумались. И вдруг что-то стукнуло. Где, что? Собравшиеся встрепенулись, удивленно взглянув друг на друга. Стук повторился. Теперь его слышали все. Он шел откуда-то из-за боковой двери, но в то же время чувствовалось, что рожден этот стук не за дверью, а где-то дальше, может, за стеной, на улице.

— Агашка! — крикнул Дуранов.

Агаша, свеженькая, румяная, подвижная, как колобок, лет двадцати, с большими и сильными мужскими руками, накинув шубенку, тотчас же выскочила вон, и слышно было, как она гремит у калитки железным запором. Затем послышался глухой говор, смех, и вот уже чьи-то тяжелые шаги в сенях.

Пришел Лбов, Андрей Иванович, секретарь Земского суда.

— Чегой-то ты скребешься под окнами, как домовой! — проворчала Степанида Алексеевна.

— На огонек! На огонек! Знаю, вечеряете, а калитка-то на запоре-с!..

После шубы, в мундире, он казался моложе своих сорока, хотя уже не в меру раздобрел, раздался, как бы размяк; сизоватый подбородок плотненько так завис на стоячем воротнике, может, оттого и щеки казались размякшими и постоянно вздрагивали, как у лягушки. А вот глаза никак не вязались с этой добродушной физиономией: они жили отдельно — бесцветные и холодные, как мартовский ледок на протайке.

С приходом Лбова завязался общий разговор: вспомянули недавние лошадиные торги; о слухах про рекрутов: будто бы не будут принимать таких, у которых не хватает двух зубов в челюстях и кривых на левый глаз; о делателях фальшивых денег; о журналисте окружного казначейства Иване Степановиче Киновском, коего батюшка Троицкой церкви пометил как троеженца!..

— Господа, мы отвлеклись, ну а как же все-таки быть с предопределением судьбы? — послышался вдруг тонкий голос молодого прожектиста Немцова, в цельный вечер почти не принимавшего участия в разговоре и теперь заговорившего напористо и горячо.

— Кто мне скажет: рождаемся ли мы уже с намеченной некой программой, от коей, как бы мы ни хотели, не суждено уклониться, или же, напротив: покидая материнскую колыбель, с первым же криком входим в мир случайностей и своей воли?..

— Любопытно, весьма: или воля божия, или, простите, Александр Иванович, воля Немцова? Так-с понял я вас? — вкрадчиво спросил Лбов.

Не столько слова, сколько сам тон — уничижительный и высокомерный, — возмутили Немцова, и он, едва сдерживая себя, в тон же ему ответил:

— Любопытно и то, что вы так точно поняли мою мысль!..

— Хе-хе-хе! — в кулачок засмеялся Лбов, но тут же оборвал смех и тем же вкрадчивым полушепотом сказал: — Вы категоричны, молодой человек, это нехорошо-с! Да-с! Нехорошо-с! Вы опасный человек-с!.. Хе-хе-хе!..

— Это вы опасны, Андрей Иванович! Что это за иезуитские приемчики?.. Я вижу, что вы уж готовы предать меня анафеме за богоборчество, а может быть, поставить под сомнение и вообще мое учительство!

— Хе-хе-хе! Очень даже любопытные мысли вы говорите! Не хотел бы, да теперь вот непременно о том подумаешь!.. Горячи-с! Вперед забегаете-с! Хе-хе-хе!..

— А между прочим, я поддерживаю Немцова! — на высокой нотке заговорил Летешин. — Прошу принять во внимание, что я это говорю не потому, что он мой коллега, а исключительно из уважения к истине. Вы вот, Андрей Иванович, изволили выразиться: или бог или Немцов. Оставя на вашей совести столь свободное толкование мысли Александра Ивановича, смею, однако, заметить, что обыденная наша жизнь дает тысячи подтверждений, с одной стороны, как бы некой предопределенности наших поступков и взаимоотношений с нею, то есть с жизнью, а с другой стороны, мы ощущаем все эти возникающие взаимоотношения, как производное от нашей же личной воли, нашего желания, нашего мужества, нашего пристрастия и способностей, и прочее, и прочее! Какова тут связь? Где причина и следствие?.. Вот, к примеру, живут два человека, одинакового рождения, одинаковых способностей и способов к жизни. Однако же один из них становится товарищем министра, а второй так и остается мелким чиновником в провинциальном суде?..

— Гм. Хе-хе-хе! — Лбов был достаточно хитер и опытен, чтобы иначе реагировать на столь очевидный намек: было известно, что его дальний родственник служит при Киевском генерал-губернаторе.

— Судьба-с! — подал голос Поникаровский.

— Ага! Так что же сие такое, судьба?

— Никому не дано проникнуть в промысел божий, — как само собою разумеющееся, мимоходом сказал Лбов.

— Промысел? — Летешин с прищуром посмотрел на Лбова. — Ну а как все-таки быть с личной волей человека, Андрей Иванович? Или она как таковая не существует и в расчет нам ее брать не след?

— А что такое личная воля? Я полагаю — мираж, не более-с! Я понимаю-с и признаю волю государя нашего али повеления их высокопревосходительств, но ваша «личная воля», милостивый государь, Дмитрий Иванович, мне неведома, да-с!